Весной 2024 года в рамках проекта «Страдариум» Ольга Седакова провела 5 онлайн-лекций о пяти великих поэтах ХХ века: Осипе Мандельштаме, Райнере Мария Рильке, Поле Клоделе, Томасе Стернзе Элиоте и Пауле Целане. Запись лекций можно купить на сайте проекта. Модератором курса была Ксения Голубович. Фрагменты из ее синопсисов лекций даны дальше.
Лекция 1
Осип Мандельштам – переводчик Франческо Петрарки. Классика глазами модерна
Искусство поэзии, о котором, как Ольга Седакова предупреждает – это искусство поэзии «в авторах». Не отдельная теория о поэтическом искусстве, а показ искусства через конкретные произведения. В данном случае – авторов высокого модернизма. Но начинается – с Мандельштама, который – как в конце в ответах на вопросы и признается Ольга Александровна – был ключевым автором для нее в деле ее понимания перевода. И поскольку следующие четыре автора Рильке, Клодель, Элиот и Целан, все будут даны в переводах Ольги Александровна, эта лекция сама тоже ключ.
Из свидетельства Н.Я. Мандельштам мы знаем, что сам Мандельштам хотел, чтобы эти переводы были помещены в его самостоятельные произведения. При этом Мандельштам очень близко – как покажет лекция – движется к содержанию сонетов. При этом русскому читателю такой Петрарка кажется неузнаваемым. Ольга Седакова предлагает принять волю автора, считающего это своим сочинением. Это «из Петрарки»: «своя чужая песнь». Примеры у Батюшкова – «Чужое мое сокровище», «Пью за здравие Мэри» – перевод Пушкина из Барри Корнуэлла. «И снова скальд чужую песню сложит и как свою ее произнесет» – важная фраза-вектор такого подхода.
Лекция 2
Рильке
Лекция о Рильке посвящена путешествиям Рильке в Россию, которая стала «родиной его души», как Франция стала родиной его формы. Считая времена наши бедными и скудными, когда «богатый не богат», Рильке обнаруживает возможность нового богатства или сокровища в стране, которая предстает ему, так же, как и Федору Тютчеву «бедные селенья». Только в отличие от того,что говорится у Тютчева Рильке смотрит не «гордым» иноплеменным взором, а любящим. Его вовлекает в себя та Россия, которую сейчас не увидишь – Россия крестьянская и монашеская, с ее маленькими деревнями, ширью, которая раскрывается особенно сильно именно за «последним домом» в деревне (стихотворение, которое в юности особенно поразило Ольгу Александровну»). Ширь, Даль, Медлительность при взгляде на вещи, Глубина, Странничество – это не идеи или понятия, это формообразующие принципы Рильке, это те самые «Богатства», что можно увидеть лишь на краю бедности, которые «светят» из красоты смиренной. Именно в России он находит себя и свой способ письма. Его словарь прост, общ, крайне компактен. От Бориса Пастернака, так любившего его работу, его отличает отсутствие канцеляризмов, просторечия, в ряду синонимов он выберет самый общий. Синтаксис его прост, поэтическая форма (в отличие от поздней поэзии) привычная. Но что новое? – само то, как и ради чего все говорится, это смена оптики. В отличие от экспрессионистов, которые заливают вещи, мир лавой своих чувств, и по внешнему контуру вещи застывают у них в самых искусственных позах, Рильке стремится к безличности, и наоборот быть побежденным силой вещей. Он хочет перемены в себе самом, расти – значит быть побежденным все более великой вещью. В этом смысле он очень современный поэт – он не стремится видеть вещи как красивые предметы, или не касающиеся нас произведения искусства (как обычно для классики). Он хочет быть классиком, но при этом его вещи все время касаются нас, все время заставляют нас расти.
Лекция 3
Клодель
Поль Клодель прожил 88 лет: его первые книги вышли в начале ХХ века, последние сочинения созданы в 40-50е годы. Его наследство огромно: это поэзия, драмы, эссеистика, библеистика особого рода (два монументальных тома «Поэт и Библия»), это дневник, который он вел 50 лет. При такой продуктивности, казалось бы, человек ничем кроме словесности не должен был заниматься. Однако Клодель всю свою жизнь напряженно работал в такой области, которая, казалось бы, прямо противоречит поэтическому призванию. Он был дипломатом, в течении полувека представлявшим Францию на четырех континентах – всех, кроме Африки. Клоделя считают самым значительным христианским поэтом Франции ХХ века (здесь его соперник – Шарль Пеги). Главным событием своей жизни он считал обращение, которое он пережил на рождественской мессе в парижской Нотр-Дам. Клодель переживал свою веру как род сопротивления временам, его словами, «великой апостасии» (великого отречения). «Константиновская эпоха», эпоха государственного, передающегося по наследству христианства в Европе подошла к концу. Христианство становилось делом личного призвания и личного выбора. О том, что Клоделю поэту дало его обращение, и посвящена лекция. Об апологии разума, о чувстве величайшего простора мироздания и смысла, об огромной свободе в изобретении новых поэтических форм, о включенности в мироздание, об осмысленности истории привел его к новому ощущению христианства как наоборот возможности выхода в широчайший простор. О радости, наконец – теме и настроении, уже давно незнакомым искусству Нового времени. И если в связи с Рильке мы говорили о понятии Дали, то в связи с Клоделем стоит сказать о понятии Шири, морской Шири, столь важном для него.
Лекция 4
Элиот
Лекция о Т.С. Элиоте посвящена поэту, чья поэзия, по словам современника, имела эффект сброшенной атомной бомбы. Это поэт, чье влияние начиная с конца 20-х было огромно, чьи инновации захватили воображение художников по всему миру. Многое из того, что теперь кажется знакомым, привнесено в поэзию Элиотом. Блестяще образованный (Гарвард, Сорбонна, Оксфорд), всерьез занимавшийся мифологией и философией, поэт приучил современность к коллажности, фрагментарности высказывания, к использованию чужих цитат и многих языков в текстуре своего, к той сложности, которая поначалу шокировала привыкших к регулярному размеру и рифмам читателю. Элиот отменяет следование «природе», зрительной узнаваемости метафоры. Это максимально неметафорический поэт. Работа с прошлым для будущего входит в учение Элиота о традиции не как о повторении бывшего, а о подлинно новом повороте. Так что читатель с его привычками изначально входит в этот процесс перемены, он должен от них отказаться. Слово Элиота воспринимается как «сухое», «голое», «ироничное», лишенное романтического тумана, чувств. Но одновременно именно оно каким-то странным бессознательным образом обладало странной силой, соединяя невероятный интеллектуализм с тем, что можно назвать «бессознательным». Бессознательное прежде всего дологическое,
мифологическое мышление, – одна из сфер чрезвычайно занимающих Элиота, желающего создать как бы новый эпос, «хоровой голос» современности.
Лекция 5
Целан
Лекция посвящена последнему поэту Модерна, на котором собственно и закончилась эта традиция – Паулю Целану, покончившему с собой в 1970м году. Рожденный в Черновцах в немецкоязычной еврейской семье, Пауль Целан потерял родителей в немецких лагерях смерти. И тема возвращения, воскресения мертвых, тема надежды на невозможную встречу, становится ведущей для Целана, которого нередко обвиняют в богоборчестве. Однако такое чтение его стихов – не верное. Нигде и ни в чем не нарушая доктрину и учение, Целан на самом деле продолжает библейский рассказ, его цель – провокация встречи, услышать раздирающее, яростное слово в ответ на свои слова. Ведь задача целановской поэзии – это создать речь и получить на нее ответ. И ответом будет не существительное, а нечто наподобие глагола – встань, иди, смотри. Целан это вообще поэт очень сильного глагола, поэт действия, жеста, которые имеют свойство длиться даже если их носители мертвы. А они мертвы – потому что в центре поэзии Целана – убитые и мученики, на встречу с которыми и надеется его сердце («Псалом», «Фуга смерти»). Самое трудное в Целане это именно осознание той местности, в которой располагается его поэзия, потому что читателю трудно сличить то, к чему он привык, нечто видимое, и то, что открывается там, те сложные образы, которые действуют на той территории. Конечно, у Целана есть много особенностей поэтики – синтаксис, изобретенные им слова (впрочем, это позволяет делать податливый и гибкий немецкий язык), кроме того Целан труден теми переживаниями, которые он заставляет прожить своего читателя. Но самое главное – это понимание самой интенсивности реальности, в которую он погружает нас. Точно так же как читателю, трудно и переводчику, который тоже может не понимать до конца всякое место из этой поэзии. И тут помогает если удается ухватить тот тип жеста, который стоит за стихотворением. Жест, действие – вот слова Целана, которые и в своих теоретических работах использует он сам. В отличие от Рильке, например, он не хочет создать прекрасную вещь, его задача осуществить важнейший для себя жест. Жест, как мы сказали, надежды на невозможную встречу. Сам Целан часто сравнивает себя с Мандельштамом, которого знал и переводил. Интересно, что в посвященном Мандельштаму стихотворении более всего есть чувство исполненности невозможной встречи. Но жест Мандельштама – жест ласкового
прощания, и он противоположен тому главному, что руководит поэзией Целана – желание пройти в самую узкую часть своего, чтобы там за порогом молчания услышать то максимальное слово, за порогом молчания, которого он ищет, а с другой стороны, чтобы сообщить это молчащее слово вовне, когда стихотворение – это не более, чем рукопожатие. На этом пересечении двух встреч – с самим собой и с другими и стоит форма Целана. Целан – последний из великих трудных поэтов модерна, после него модерн закончился, сменившись постмодерном, который не ставил таких интенсивных задач перед своим читателем, уведя все в более низменные, замедленные и популярные зоны, которые можно сравнить с ньютоновской механикой в век физики Эйнштейна. Однако если речь снова может зайти о новом искусстве, то возникнуть оно может только из одного наследия – наследия высокого модерна, привнеся к его сложности то, что он, возможно, искал, но не мог найти. |
