| Ворота. Окна. Арки | | (1979–1983) |  |
| Сказка, в которой почти ничего не происходит | 1
Для кого приходит радость,
для кого приходит горе –
ни тому и ни другому
мы не будем удивляться
и завидовать не будем.
Многошумною волною,
многоцветным океаном,
покрывалом долготканым
всех когда-нибудь покроют.
Засыпающему снится
жаркий полдень, плоский камень
и заваленный колодец.
Камень нужно отложить.
– Что-то я такое помню, –
говорит он, улыбаясь, –
овцы, солнце и девица,
угоняющая стадо...
То ли это жизнь такая,
то ли в книге Бытия.
2
Плакать я хочу и плакать
не могу. Как бесноватый
некий царь, больной рассудок
говорит служебным духам:
– Принесите, что ли, арфы,
приведите музыкантов.
Многоокими руками
пусть они меня умоют,
как, бывало, умывали:
на тимпанах и на струнах,
как на тайных родниках,
есть заброшенные чаши,
есть ковши из серебра,
прорицательные звуки.
3
Пусть вперед выходит мальчик,
младший сын и самый слабый.
Кроме странного избранья,
ничего не знает он.
Кто не жил – тот лучше живших
нашу жизнь для нас расскажет.
Кто не плакал – тот опишет
нечто горшее, чем плач.
4
Милый друг мой, друг бесценный,
будешь ли ты дальше слушать,
как доселе слушал? Вижу:
бродит нежное вниманье,
собирает глубину –
и высокими цветами
смотрит в низкое окно.
Нет стекла, в каком ушедший
не увидит нас, живущих,
нет небес, в каких отныне
не увижу я тебя.
5
Страшно дело песнопенья
для того, чей разум зорок,
зренье трезво, слово твердо
и над сердцем страх Господень.
Нужно петь, как слабоумный,
быстро, пестро, бесприютно,
нужно бить, как погремушка,
отгоняющая змей:
6
Что ты вьешься, что ты смотришь,
что ты клянчишь, побирушка,
и смиренно причитаешь:
все мое, мое, мое...
7
С фонарями сновидений
мы бредем по тьме кромешной,
шатким светом задевая
ближний куст и дальний дом –
не Лаванов ли? Но что же:
все исчезло, превратилось,
овцы, солнце и девица,
и шумит снотворный мак,
перетряхивая зерна,
рассыпая чудный сон.
8
В бедной хижине альпийской
жил да был один знакомый
мне пастух. Пройдя тернистый
узкий склон, перебредя
ключ студеный – я у двери
постучала и вошла.
9
Он сидел и золотистый
прут строгал: он плел загон
для прекрасных рыжеватых
золотых ягнят – их было
столько, что не перечесть.
Свет двойной над ними вился,
расплетался, заплетался:
свет заката золотого
и златого очага –
вился, сыпался, как стружки,
на руно, на хлеб, на воду,
на овец и пастуха...
И сказал он…
Подожди,
10
если кто-нибудь поверит,
я клянусь, что много счастья
я видала – но такого
невозможно увидать:
ходит золото в рубахе,
на полу лежит соломой,
испаряется из чаши
и встречается с собой
в золотых глазах ягненка,
наблюдающего пламя,
и в глазах других ягнят,
на закат в окно глядящих...
11
И сказал он: – Ты подумай:
смерти больше не бывает.
Видишь, мы живем, как пламя
в застекленном фонаре.
Кто, скажи, по тьме кромешной
пробирается, качая
наш фонарь? И кто в закрытый
дом заходит, рыбу ест?
Знаешь – кто? Тогда иди.
12
Он открыл мне дверь и вышел.
Вьюга выла, пыль носилась,
гнулись ели – и ручей
пробегал под самой дверью
и ломался хрупкий лед.
– Не забудь, – сказал он важно, –
"горя много, счастья мало". –
Дал мне валенки и скрылся.
– До свиданья! – снег метет –
13
до свиданья! в сновиденье,
на огнях Кассиопеи,
на огне воспоминанья
ни о чем и обо всем,
до свиданья, моя радость!
Дальше снег и лед колючий,
мелкий, пестрый, хрупкий лед.
14
Страшно дело песнопенья,
но оно мне тихо служит
или я ему служу:
чудной мельнички верчу
золотую рукоятку –
вылетает снег и ветер,
вылетает океан.
Но оно, подобно шлюпке,
настигает, исчезая,
карим золотом сверкая
над безглазой глубиной.
Что не нами начиналось,
что закончится не нами,
перемелют в чистой ступке
золотые небеса. | |
 |
|
