Мне кажется, музыка Сильвестрова говорит прежде всего о слухе – о слухе как событии, у которого есть границы, и за ними «наступает глухота паучья». О слухе и его собеседнике – звуке: о дали звука, о его глубине и трепетании. О молчании, которое в нем. Похожим образом живопись Рембрандта говорит о зрении и граничащей с ним слепоте. У позднего Рембрандта остаются последние зрительные цвета – красная гамма. У позднего Сильвестрова слуху не нужно почти ничего кроме piano и его градаций. Когда звучат первые звуки его сочинения, мы чувствуем, что слышим. Это удивительно: как будто мы совсем забыли этот навык и приспособились воспринимать звуки не слушая. Они падают на какую-то плоскость и отталкиваются ей. Валентин Васильевич говорит, что он возвращает слово стиха с бумаги на уста мелодии. Но еще прежде он возвращает сам звук с какой-то слуховой бумаги в пространство пения. Говоря иначе – и опять его же словами – он пишет их по небесам или по зыби морской, по живой, дышащей среде. Живое – то, что является, живое – то, что исчезает. В слух, в отличие от зрения, встроено время. Музыка, как известно, работает с временем. Особое время Сильвестрова, которого ни у кого не было, – время постлюдии. То есть, метафорическое время. Оно есть, но говорит о том, что его уже нет – и что оно приходит оттуда, где оно было, и приходит другим: полным не ожидания следующего момента, «как в жизни», а благодарностью. Время, как бы поглотившее собственный конец. Постлюдия – и элегия, другой род работы с минувшим, тоже «ответный». Два самых сильвестровских жанра. Быть может, кризис искусства «после Аушвица» (а, по мнению многих, смерть искусства, во всяком случае, классического искусства) связан с тем, что сочинители не могут найти нового и правдивого в нашем положении аспекта времени и продолжают пробовать там, где нас уже нет, – в прелюдии, в кульминации.
Полный текст входит в книгу «ΣΥΜΠΟΣΙΟΝ. Встречи с Валентином Сильвестровым» (2012) киевского издательства «Дух и литера». |
