Первое, что хочется сказать о поэзии Хамуталь: это сильные стихи, это слова сильного и смелого человека. Силу и прямоту ее слов и образов читатель слышит и сквозь перевод. Мне кажется, в русской поэзии похожего не было: смелость и сила Марины Цветаевой? Но они совсем иные. Хамуталь – очень земной поэт, она избегает всего, что можно отнести к мистике или метафизике, к вымыслу и мечте. Осязаемое, плотское, историческое – ее стихия. Все это она готова видеть прямо, не отводя глаз от самого непереносимого («Покажи мне»), потому что это моральный императив:
Я должна быть готова.
Но готова не затем, чтобы это принять – а затем, чтобы восстать: не принять фатальной неизбежности зла, насилия, бесчеловечности. Сопротивление – ее стихия. Она не согласится на покорность и безропотность. В ее споре с горем слышна ярость пророческих книг.
Если ты и меня обездолишь –
как мою бабку,
ведь гроздь её чад ты выжал, топча,
в точиле чужих народов,
если ты и меня изневолишь –
как мою маму,
ведь её молодость ты размозжил о Палестину,
тогда – тьфу! прочь с моей шеи, хромой кровопийца,
не охмуряй меня сказками о праведном цветке.
Я и в страшном сне не способна
встать, как они, по стойке смирно
и лишь считать и считать потери и то, что ещё сохранилось.
Обойди меня стороной, колченогий портняжка!
Не смей меня кромсать!
Кроме другого, в этом стихотворении – как и во многих других – мы различаем мощные библейские образы (выжимание народов, как винограда в точиле, резание и кромсание человека), и они звучат не как цитата, а как простое продолжение языка, на котором рассказывается история и жизнь. Так и о брошенном в кустах недельном котенке:
Он, касаясь бедренной жилы мрака,
всем слепым своим естеством – хочет, хочет, хочет
(«Ни слова не говоря»)
Так говорит и видит мир человек, который узнавал азбуку вместе со стихами псалмов.
Простым учителем Танаха,
повторявшим себя снова и снова,
как старое лимонное дерево,
был мой отец.
Он учил меня азбуке по системе:
«А теперь, пожалуйста, перепиши красивым почерком
вот этот первый псалом».
(«Ушел человек»)
Современность – и политическая современность – переживается в грандиозных древних образах: Израиль в стихотворении Хамуталь лежит на горной дороге, как беременная ослица, которая должна дойти до места, где можно рожать («Легла»); отношения палестинцев и евреев рассказаны в форме песенного диалога двух женщин, претендующих на одну и ту же узкую постель («Диалог»). Мы не привыкли к такой «гражданской лирике»! А в любовных стихах слышны голоса «Песни Песней» («Положи меня полосками»). И все это, повторю, не стилизация, не цитаты, не археологическая работа с древностью: это самая что ни на есть злободневная реальность. Героиня Хамуталь – человек современный; я бы сказала, подчеркнуто современный. Наверное, сила этих образов – не только ее личная сила: она заключена в самом языке, который Хамуталь так любит и которым она занимается не только как поэт, но и как ученый: в иврите.
Смелая мысль: открыть переводную книгу стихами о том, как плохо стихотворению в переводе («Обиженное стихотворение»)! Хамуталь нашла для переводного стихотворения замечательные уподобления: в трех строфах появляются три огромных зверя – лев, слон, белый медведь – укрощенных, посаженных в клетку, «обиженных»… На свободе, в вольном воздухе родного языка стихотворение-зверь живет иначе. Это нисколько не должно унизить труд переводчицы Хамуталь Бар-Йозеф на русский – Зои Копельман. Она прекрасно справилась со своей задачей. Это просто напоминание читателю: на этих страницах он встретится с укрощенными и подневольными зверьми. Неизбежная клетка перевода.
Предисловие – не место для подробного обсуждения стихов, их тем, их ритма, их построения. Не стоит задерживать читателя. Я хочу сказать только еще об одной черте поэзии Хамуталь, неожиданной для читателя, привыкшего к русской лирике. Это совершенно особое отношение к человеку, для которого привычное слово «гуманизм» как-то слишком бесплотно и абстрактно. Однажды, уже много лет назад, когда в Израиле в переводе Хамуталь Бай-Йозеф вышла моя книга стихов «Старые песни» и я была гостем университета Бер-Шеба, Хамуталь водила меня по Иерусалиму и привела к Пещере Давида. Молодой отец с младенцем на руках подошел к старику в традиционной одежде – и вдруг младенец важно положил руку старику на затылок, как будто благословляя его. Мне это напомнило последнее полотно Рембрандта, «Сретение», где младенец глядит на глубокого старца, как старший на младшего. Хамуталь сказала: «Вот это: то, что происходит между людьми – для меня важнее всех святынь, важнее всего!» Память об этом эпизоде ожила во мне, когда я прочла последнее стихотворение книги – великие стихи, как можно понять и в переводе. От смеха младенца старикам возвращается молодость и оживают мертвецы в могилах.
Если
Если ты сможешь рассмешить малыша,
скукоженный воздух воспрянет
и станет как виноградина –
кругло-гладкий, сладкий, зелёный.
И проказливый свет, тобой сотворенный, будет витать вдалеке
над безднами лиц, что окрест:
прежняя жизнь их морщинами избороздила,
но отныне свет – их удел.
И в глубоких могилах
мертвецы оттают
и тоже начнут смеяться.
«Запах августа» – не первая книга Хамуталь Бар-Йозеф, изданная в России. Я рада, что российский читатель может открыть для себя этот новый поэтический мир. |
