| Толстой-художник – это воспитание чувств, и я счастлива, что проходила эту школу с детства, с раннего чтения его раннего сочинения, трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность». Каких чувств? Прежде всего – чувства некоего огромного целого, всего мироздания, с его видимой и невидимой стороной. Причем такого целого, где всё таинственным образом связано со всем. Целого, с которым и ты самым интимным образом связан, в котором отдается не только каждый твой поступок, но и каждая мысль, каждое душевное движение. Ничего отъединенного, несущественного, пустого не бывает. После «Детства» я в этом была уверена. Это переживание причастности. Затем – чувство различения настоящего и поддельного. Чувство, тонкое и острое у Толстого, как бритва. Различение того, что принадлежит жизни, – и того, что мертво, фальшиво, выдумано. Второе возможно только в человеческом мире, в социальном. Там его корень обычно – самолюбие или корысть. Оно умеет себя бесконечно оправдывать «благими целями» или «необходимостью», «безвыходностью» («а как же иначе?»). Толстой дает понять, что всегда можно иначе. Для этого требуется только не перестать слышать внутренний голос правды. Это чувство реальности внутреннего человека в нас; он может в нас может почти умирать – и вновь возрождаться. И этот внутренний человек в нас, кроме прочего, – художник. Он безумно любит музыку, поэзию, любое явление красоты. Когда он жив – он счастлив. Это чувство жизни как правды и счастья. И это чувство вины за всякое свое отступление от жизни (например, за неискренние стихи в честь бабушки в «Отрочестве»). Затем – чувство эмпатии, в котором у Толстого нет соперников. Это переживание другого изнутри его жизни – и не только другого человека, но и дерева, и зверя, и предмета. Из этого чувства следует переживание какого-то глубочайшего равенства и родства со всеми – и категорическое неприятие насилия в любой форме. И отождествление источника жизни с жалостью, с милостью («Чем люди живы»). Без этих «толстовских» чувств (и других, здесь не названных), я думаю, жизнь человека трудно назвать христианской. |
|
