Christianity is caught not taught («Христианству не обучают, его улавливают») – с таким плакатом на улице Сан-Франциско стоял православный монах. Это был 1990 год. Я впервые была в Америке. В то время у нас люди в монашеской одежде уже стали появляться на улицах, но монах с плакатом! Я подошла ближе и увидела, что он собирает подаяние на суп бездомным. Это было написано на других плакатах, которыми он был обставлен. На них было описано все: и где он купит овощи, и как сварит суп, и как на рассвете повезет его на повозке по местам, где ночуют бездомные. Суп должен быть очень вкусным, было написано там. Когда мы угощаем какого-нибудь важного гостя, мы ставим на стол лучшее: а в лице этих людей мы угощаем самого важного гостя: Господа Иисуса Христа. Все, что соберется за день, будет истрачено на суп именно этого дня; на завтра ничего не останется («Не заботьтесь о завтрашнем дне»).
Высокий худой старик. Он протянул мне руку и представился по-английски:
– Отец Фома.
– Ольга.
– Вы завтра улетаете в Москву? – спросил он. – Кланяйтесь от меня России.
Естественно, я удивилась, почему он знает про мой утренний рейс. И он охотно стал рассказывать свою историю.
Он был, по его словам, обычный американец. Лет в 40 у него начался кризис, с которым он справился, приняв крещение в Русской Православной Церкви (вероятно, Зарубежной – я не спросила) и затем и монашеский постриг. Он много лет жил в монастыре. Потом он почувствовал, что у него есть еще какое-то призвание. Долго размышляя и молясь, он узнал, что это призвание – помогать бездомным в городе Сан-Франциско. Настоятель его благословил, и он отправился в Сан-Франциско. Там он решил для начала пожить с бездомными, чтобы понять, чего им больше всего не хватает. И через две недели такой жизни понял: больше всего им нужен горячий суп рано утром. И начал эту свою работу, которой занимался к этому времени уже 15 лет. Нашлось двое молодых людей, которые ему помогали варить суп и развозить на повозке.
Нельзя сказать, чтобы в Сан-Франциско никто не заботился о бездомных. При разных храмах есть приюты, есть и городские приюты, дома для бездомных построили – но эти бездомные туда не хотят. В религиозных приютах им будут читать проповеди и молитвы, в городских – потребуют, чтобы они соблюдали правила общежития и гигиены. А они хотят жить, как им нравится. Ведь такой образ жизни может быть выбором, а не только следствием несчастья. Где-то я читала, что есть определенный процент людей, по природе склонных к асоциальной жизни, и он регулярно воспроизводится. Они хотят быть бездомными. Вот для таких бездомных отец Фома и варил свой суп из лучших овощей. Разливал его, ничему не уча и ни к чему не призывая. Сказал мне, что думает, что его уже ненадолго хватит, а преемника у него нет.
Я начала с этой истории, в общем-то, потому, что мне нравится лозунг, который держал отец Фома. Как его перевести? «Христианству не обучают, его улавливают». Или так: «Христианству не учат словами, его берут руками».
А если не берут? Может показаться, что история отца Фомы – сказка, но сказка с печальным концом. Преемника нет, бездомные не исправляются, «к Богу не приходят»… Зачем это все? И вот в этом вопросе «зачем?» мне видится нечто прямо противоположное христианству. Идея «эффективности» и расчета христианству не просто чужда, но прямо враждебна. Нужно ли аргументировать – или я могу положиться на то, что читатель продолжит мысль сам? Ницше сказал: «Там, где скупость, жизнь кончается». Можно продолжить: там, где расчет на успех («эффективность»), кончается не только христианство, но и жизнь. Христианская надежда – это не надежда на то, что задуманный нами результат непременно осуществится. Это надежда на глубокий смысл того, что для обыденного суждения представляется бессмысленным. Другого рода надежда не может быть соединена с верой и любовью.
Прежде чем я научилась различать то, что можно назвать «христианским присутствием», в жизни, я узнала его из детских книг. Прежде всего, из сказок Г.Х.Андерсена. Теперь я могла бы назвать то, что меня тогда поражало в Андерсене, абсолютным состраданием. Если оно является, уже не важно, что из него получится: жизнь уже спасена, уже бессмертна. С нами Бог.
Дюймовочка и Ласточка, Герда и Кай… Потом – «Отверженные» Виктора Гюго (я очень рано прочла этот толстый том). Епископ Мириэль дарит обокравшему его каторжнику Жану Вальжану еще и серебряные подсвечники, которыми тот чуть не убил хозяина… Здесь я рыдала.
Во всех этих душераздирающих эпизодах из разных книжек общим было одно: происходило то, чего вроде бы и быть не может среди «нормальных людей» – и вместе с тем, в этом невозможном узнавалось как будто исполнение твоего самого сильного желания: так и должно быть на свете. Б. Пастернак писал в письме: «Жизнь – это поруганная сказка». В таких жестах, действиях, взглядах – «не от мира сего» – сказка жизни как будто выздоравливала и сияла во всей красе.
Слава Богу, мне немало встречалось в жизни таких удивительных событий и человеческих поступков, которые я иначе, чем христианскими, не могла бы назвать. Но я расскажу сейчас не о них, а перескажу рассказ моей старшей знакомой, который часто встает у меня в памяти.
Отец этой женщины был белым офицером, сидел за это и был выпущен. В день возвращения он обещал дочке, тогда еще совсем маленькой, что они устроят праздник по случаю встречи: пойдут в кино и потом еще куда-нибудь. У входа в кинотеатр к ним подошел какой-то человек, который напугал девочку: у него был странный взгляд, он как будто прятался от всех. Отец отошел с ним, переговорил и потом сказал девочке: «Знаешь, никуда мы сегодня не пойдем. Вернемся-ка домой». Дома он рассказал матери, что встретил друга и отдал ему все деньги, что у него были. Мать стала плакать, упрекать его – не столько из-за денег, сколько из-за того, что он обнаружил свое знакомство с этим человеком. Вероятно, рассказывала моя знакомая, это был кто-то из его друзей, за которым велась слежка. «Ты бы о нас подумал!» – плакала мать.
Выслушав все, отец махнул рукой и сказал: «Да полно, Катя!»
Вскоре его забрали и из второго заключения он уже не вернулся. Расстреляли, как стало известно много позже.
И моя знакомая сказала: «Эта история спасала меня всю жизнь. Каждый раз, когда я была почти готова пойти на какой-то компромисс, согласиться на что-то не совсем хорошее, но «полезное», «разумное», я видела эту картину: отец машет рукой и тихо говорит: «Да полно, Катя!».
|
|
