Отец Сергий Круглов вспомнил 90-е годы, а я могу вспомнить более ранние – 70-80-ые, когда церковное оживление происходило еще подпольно, и с некоторым риском для участников. И тогда уже в нем конечно участвовал Шмеман. Сергей Сергеевич Аверинцев, который был моим непосредственным начальником в секторе "Христианская культура" в Институте мировой культуры МГУ, однажды сказал, что название это на самом деле оксюморон, соединение несоединимого. С одной стороны, христианство – это формообразующее начало, оно создало не одну форму, одну традицию, а множество. И вместе с тем оно в каком-то смысле контркультурно, в нем всегда содержится тот огонь, который способен разрушить любую форму и любую традицию. Происходит это не так, что с одной стороны одно, а с другой стороны другое: здесь разрушающий огонь, а здесь набор благочестивых, традиционных культурных формул, – а так, что в самих этих формулах, внутри них, тоже живет этот самый огонь. И вот это и было для меня главным чувством от личности отца Александра. Что он, как немногие тогда, чувствовал вот этот разрушающий, всегда недовольный существующими формами огонь эсхатологического первого христианства. И все его усилия были в том, чтобы не перестать видеть, и дать напомнить об этом огне другим.
У меня есть некоторые возражения этой книге, поскольку темой смерти мне приходилось очень много заниматься, и дохристианской языческой традицией смерти. Отец Александр исходит из секуляристского западного общества, которое вытесняет смерть, и в тоже время ее пытается смягчить, гуманизировать, сделать чем-то незначащим. С этим обществом собеседует в своей книге о.Александр Шмеман. А мы помним другую эпоху, и общество, которое было не секуляристским, а идеологическим. И вот интересно, как оно относилось к смерти: эта тема была абсолютно запрещенной, о ней нельзя было ни писать, ни говорить вслух. Исключение составляла только смерть на войне, героическая, у которой был тот смысл, что человек отдает жизнь за родину. Вообще же смерть была абсолютно запрещена. Я выступаю сейчас с апологией еще дохристианской смерти, потому, что в ней тоже есть своя сила. В то наше время даже представление о философской смерти, античной памяти, что мы все смерты: Memento mori, – оно уже было актом освобождения. Сказать так уже что-то значило, этим можно было вырваться из окружающей реальности. Когда Бродский писал в своем письме Брежневу: "Дорогой Леонид Ильич, Вы умрете, я умру...", это было крушение вселенной, потому что думать так было нельзя – ни про себя, ни про других. И вот в этом есть та сила темы смерти, про которую о. Александр не говорил, и которую мы очень хорошо знали. Она освобождает. Даже такая, непреображенная, смерть без воскресения, но она ставит крест на всех претензиях построить что-нибудь навсегда, решить что-нибудь навсегда. Вот это одно такое мое даже не возражение, а рассказ о другой ситуации, где еще нет мягкого секуляристского общества, а есть открытая борьба с потусторонним. Другое, о чем бы мне тоже хотелось сказать, это вполне понятное желание о.Александра противопоставить смерть христианскую дохристианской, представить похороны и отпевание как нечто преодолевающее предшествующее отношение к смерти. Для этого предшествующее отношение он представляет как страх предков, ужасный культ мертвых, от которых смерть Христова помимо всего прочего освобождает человека. И вот здесь мне кажется, не так все просто, потому что любая традиционная культура знает не только страх смерти, ужас перед умершими. Тема смерти связывает все традиционные общества, и она придает им смысл и благородство своего рода, конечно не христианское, но свое. Аристотель говорил о том, что только низкие люди думают, что умершим уже все равно, что после них происходит на земле. Также как и то, что только низкий человек не думает о тех, кто жил до него. И в этом смысле на почитании умерших, своих умерших, на памяти и строятся все культуры до христианства. И конечно совсем с другой вестью является смерть и воскресение Христово, но мне не кажется, что это простое противопоставление. Для меня это скорее как прорастание того ожидания бессмертия, которое в старые времена несла в себе мысль о славе как жизни в веках, жизни в благодарном потомстве. Во Христе эта слава расцветает своим настоящим цветом.
И я хотела бы закончить, сказав о том, что самое великое для меня в этой книге – это напоминание о том, что всем, кто бывает на литургии, должно как будто быть понятно: что общество состоит из живых и умерших, о совместном существовании и совместной молитве.
15 декабря 2013 года, Москва, культурный центр "Покровские ворота". |
