Дело в том, что наша ближайшая неофициальная история совершенно неизвестна. Вот сейчас опять начались споры о 60-х годах в связи с фильмом «Оттепель», из которых понятно, что и про 60-е знают очень мало. А 70-е – совсем замолчанное время по существу. И оно осталось неизвестным. И то, что из него выходит на свет, – это часто очень случайные вещи. Первыми стали известны – если, допустим, говорить о поэзии – не самые важные в то время фигуры, и общего представления об этой среде ни у кого нет.
Для меня граница между 60-ми и 70-ми – не хронологическая. Потому что шестидесятники начали до 60-х, в конце 50-х, и некоторые так и продолжали всю жизнь оставаться в этом состоянии. Для меня граница здесь проходит по тому, что мы называли тогда контркультурной революцией или культурной контрреволюцией – то есть, с преодолением последствий культурной революции, понятой в широком смысле. Как известно, культурной революцией называли общую грамотность и т.п. На самом деле это был огромный культурный переворот, который заключался в выборе канона культуры, в отсечении всего того, чего «новые люди» не должны знать, о чем они думать не должны (просто потому, что не знают). А то, что им рекомендовалось знать, преподносилось уже истолкованным, «правильно» и раз навсегда истолкованным. Например, что ценность Гегеля – в том, что он предшественник Маркса. Что «прогрессивные» писатели (задается список прогрессивных) лучше «реакционных». И т.п. И шестидесятники, при всех вольнолюбивых стремлениях, оставались детьми этой культурной революции. Она не была осознана, и осознавать ее стали как раз скорее ученые-гуманитарии, чем поэты или художники, которые во многом шли или параллельно, или вслед за ведущими фигурами 70-х. Для нас тогда было очевидно, что ими были Аверинцев, Мамардашвили, Юрий Михайлович Лотман. Кого еще назвать? В общем, я не могу сразу давать исчерпывающего списка, но решения времени принимали в большей степени они, чем художники. И что они делали? Это было время, которое венчалось выходами энциклопедий – «Философской энциклопедии», «Мифы народов мира», «Краткой литературной энциклопедии», которые меняли, должны были изменить самый менталитет читателя. Потому что таким образом в него включалось все, что было исключено программой культурной революции, все, что считалось «буржуазным», «идеалистическим» и т.д.
Собственно говоря, культурный рацион нормального советского человека начинался с XIX века и, в общем-то, кончался почти там же, потому что уже Серебряный век приходилось узнавать из-под полы. То, что происходило в Средневековье, допустим, покрывалось одним выражением «темные века», и я с изумлением и сейчас слышу, что люди употребляют понятие «средние века» именно в том, советском смысле – как время какого-то изуверства, дикости и т.д. Кстати, Гуревич, которого я не назвала, тоже был очень важной фигурой со своим открытием Средневековья. Философия, искусствознание – все те области, которые в нормальном социуме занимают свое профессиональное место, здесь были своего рода политическим действием, косвенным, но очень глубоким. Потому что все это создавало человека с другим менталитетом, который обо всем уже начинал думать совсем иначе или, попросту говоря, вообще начинал думать. Именно тогда Мамардашвили придумал формулу инаконемыслие: образцовый советский человек чего не делал, так это не мыслил, конечно. У шестидесятников была короткая перспектива, было очень, на мой взгляд, близорукое поле зрения. Ни классическая школа мысли, ни «другая мысль» модерна (Хайдеггер, скажем) туда не входили. Вот здесь, с «культурной контрреволюции», начинаются 70-е годы. И, конечно, «религиозное возрождение» – существенная составная 70-ых. Типичные шестидесятники были, как мы говорили, ископаемыми атеистами. Какие богоборческие стихи сочиняли тогда Ахмадулина, Вознесенский, Евтушенко! Но религиозное возрождение 70-ых – отдельная тема…М.Эпштейн описал этот феномен как «бедную религию». У меня был бы несколько другой поворот рассказа... |
