Отец Виктор был похож на ожившую икону. Иконный образ неподвижен – но почему-то было совершенно ясно, что, выйди этот образ к нам, у него были бы такие движения рук, такой шаг, такая улыбка, как у отца Виктора.
Конечно, я имею в виду прежде всего образы рублевского письма. Что, заговори этот образ, его голос звучал бы, как у отца Виктора: удивительное звучание, в котором нет ни йоты насилия или вторжения в слух собеседника. Это звучание скорее приглашало в себя, чем устремлялось к тебе. И приглашало очень бережно, «на расстоянии двух свобод». Формулу о двух свободах отец Виктор любил и часто повторял: так должны строиться, говорил он, отношения между человеком и человеком, взрослым и ребенком, человеком и Богом. С детьми у отца Виктора были самые доверительные отношения. Звери и растения отвечали ему взаимностью. Где-то у меня хранится его фотография с моим котом Шарлем на плече: они смотрят друг на друга с тихим восторгом. Есть фотография в азаровском саду, на которой он смотрит на старую антоновку и на Федю Василюка, собирающего с нее яблоки: о.Виктор явно хочет помочь Феде собирать яблоки и не свалиться с дерева, а яблоне – отдавать их и держать Федю. О. Виктор составил и издал молитвы старца Силуана – наверное, этот образ святости был для него самым близким. И, конечно, о.Тавриона Батозского, у которого он проходил ученичество.
Каждый, кому довелось видеть отца Виктора вблизи, согласится: он был воплощенным благословением. Ты видел в нем саму милость Божию, обращенную к тебе лично. Когда он передавал тебе какую-нибудь конфету за столом, это чувствовалось не меньше, чем когда он помазывал елеем на соборовании.
Мы встретились впервые в Италии, в монастыре Бозе, на конференции, посвященной русской святости. Он первым подошел ко мне и заговорил, сказал, что давно меня (то есть мои сочинения) любит. Я помню его смешную фразу. Заметив некоторое замешательство гостей из России перед трапезой (был какой-то постный день), он сказал: «Я давно понял, что есть можно всё кроме табуреток». Все знают, что сам он при этом почти не ел, и его желание относительно еды за трапезой в его приходе в Карсаве было, чтобы она была разноцветная. Он угощал: «А теперь вот этого зеленого возьмите! И вот этого желтого!». В Бозе в то время жил греческий епископ на покое, и за столом он сказал: «А его (о.Виктора) мы не отпустим! C’est un bijoux!» И еще бы: приглашенные делали доклады о русской святости, а отец Виктор был сама эта святость, с головы до пят. Владыка Антоний Сурожский тоже в свое время приглашал о. Виктора перебраться к нему в Лондон. Может быть, и другие его приглашали… Но о.Виктор оказывался: он не хотел оставить «своих».
С тех самых пор, с Бозе, мы постоянно поддерживали связь с о.Виктором. Он с посыльными присылал мне гостинцы: латышский сыр, копченых рыбешек, кедровые орешки. На орешках он особенно настаивал, велел мне есть их каждый день. «Они добавляют то, чего не хватает во всей остальной еде», уверял он.
Мы склонны думать, что человек такого рода, почти бесплотный, погруженный в иное и лучшее, отвлечен от обыденности. От своей – да, но от обыденности другого, как я увидела по отцу Виктору, совсем нет. В гостях у меня он мимоходом задал мне несколько странных вопросов: как я плачу за квартиру и еще что-то в этом роде. Через некоторое время у меня появилась Марина Копылова, его духовная дочь, и сказала, что батюшка поручил ей помогать мне в практических вещах. Видимо, из моих ответов он понял, что у меня это плохо получается. И жизнь моя – с Мариной – переменилась.
Его тихость обладала укрощающей силой. Однажды я пришла на его выступление в Москве из коммунального ада. У меня прорвались трубы в квартире, соседи снизу справедливо бушевали, а сантехника вызвать человеческими силами было невозможно. В разодранных чувствах я поднималась по лестнице. И тут в громкоговорителе раздался голос о.Виктора. Говорил он о Достоевском, но это несущественно. От одного его голоса весь ужас, гнев и отчаянье у меня внутри исчезли. Я думаю, своей тишиной он мог укротить любую бурю, внутреннюю и внешнюю.
Я могла бы еще много рассказать о его удивительных благодеяниях. Но пока кончу на таком. Однажды он навестил меня в Азаровке и почему-то захотел пройтись по поселку (коттеджному поселку, который недавно там появился). Владельцы коттеджей тогда только начинали «возвращаться в церковь». Но вид отца Виктора, который шел, почти не касаясь земли, и излучал совершенно нездешнюю благожелательность, впечатлил их. Многие выходили из-за заборов, хотели его увидеть поближе. О.Виктор каждого благословлял и благодарил: «Спасибо, что вы так хорошо относитесь к нашей Оле!» Я не сразу поняла, что он благодарил за будущее.
Отец Виктор любил, как он говорил, божественный дар свободы. И он ей обладал в высшей степени, свободой чад Божиих. Для него не было своих и чужих. Все перегородки для него мало что значили. Как у него это получалось – понять так же трудно, как то, что можно войти «дверем затворенным». Потому что двери у нас в самом деле затворены, и замки повешены, и установлено видеонаблюдение.
Дорогой отец Виктор, не забывайте нас, пожалуйста! |
