Щедрость – это то, что запоминается навсегда. Тот, с кем поступили щедро, будет помнить это до конца жизни. И вспоминать с тем же удивлением, а иногда и со слезами: бывает же такое! Такое встречается редко. Мир обыденности совсем далек от щедрости.
В обыденности действуют другие вещи: обмен, а не дар; осторожность, а не самозабвение; трезвый расчет и мысль о последствиях (вот я дам ему это, а что он с этим сделает? или: а у меня-то что останется?); чувство долга, а не чувство красоты; отношения власти-подчинения или же равенства с другими, а не внезапной близости и чувства мгновенного всемогущества. Обыденностью управляет закон самосохранения, а щедрость не боится потерять и забыться. «Щедрому весьма свойственно даже преступать меру в даянии, так что себе самому он оставляет меньше [чем следует]. Дело в том, что не принимать себя в расчет – свойство щедрого человека», говорит Аристотель («Никомахова этика»).
В щедрости – бессмертие вот этого, только этого момента, как будто за ним не последует никакой другой.
Как будто вышел человек
И вынес, и открыл ковчег,
И всё до нитки роздал.
(Б.Пастернак)
Щедрость радостна. Тот, кто дает без радости, – не щедр. «Не заслуживает этого имени и тот, кто, давая, страдает. Он ведь охотно предпочел бы имущество прекрасному поступку, а щедрому это чуждо» (Аристотель).
Способность дарить радостно, беззаботно и безвозмездно – не добродетель обыденности. Это праздник среди обыденности. Щедрость является в нашем мире как напоминание о мире совсем другом.
Душа щедрости – свобода и смелость. Только свободный человек может быть щедр. Латинское liberalis означает и «свободный от рождения», и «щедрый». Греческое именование щедрости тоже связано с благородством, то есть прирожденной свободой. А совсем свободным человек бывает редко. Щедры мы можем оказаться по вдохновению. Из-за сострадания. Из-за любви. Из-за какого-то непонятного себе самому озарения. Из-за радости, наконец, как в «Сказке о Царе Салтане»:
Царь для радости такой
Отпустил всех трех домой
(Всех трех – злодеек ткачиху с поварихой с сватьей бабой Бабарихой, который по справедливости ожидало бы справедливое наказание).
Обычно щедрость противопоставляют скупости. Но само по себе это противопоставление не слишком интересно. В «Никомаховой этике» Аристотеля, которую мы уже вспоминали и которая на века стала основой европейской этики, скупости противопоставлено мотовство, расточительство: это два полярных отклонения от «золотой середины» щедрости. В дантовом «Аду» скупцы и расточители отбывают наказание в одном круге.
Но стоит заметить, что золотая середина у Аристотеля – это не фифти-фифти, не половина наполовину. Расстояние от щедрости в две стороны, до скупости и до мотовства – разное: расточитель еще может исправиться и стать щедрым, ему для этого просто не хватает ума, а вот скупой неисцелим, он никогда не станет щедрым. «Мот гораздо лучше скупца, – говорит Аристотель – и потому, что его природа, в отличие от скупца, благородна, и потому, что он многим оказывает помощь, а скупец — никому, даже самому себе».
Аристотель думал о щедрости, добродетели дарения, только в отношении имущества, материальных вещей. Но это еще не вся щедрость.
В церковнославянском языке «щедрый» значит «милостивый», «щадящий» («Щедр и милостив Господь», как многократно говорят псалмы). «Ущедрити» значит «пощадить», «помиловать»; «щедроты» – «милостивые дары». Милосердие и щедрость в Библии – почти одно. В совершенной мере щедр (милостив) только Бог. Но и человеку предписано быть щедрым, видеть мир «щедрым оком». Уже Ветхий Завет настоящим даром считает только дар, который подают с радостью, без малейшего сомнения и расчета, без ожидания воздаяния, «тихо». Новый Завет еще категоричнее: «Тиха бо дателя любит Бог» (2Кор. 9,7) – «Бог любит того, кто подает с радостью».
Если кто-то дарит кому-то нечто (не обязательно вещественное: свое время, терпение, снисхождение и т.п.), и дарит в огромном количестве – но при этом хоть однажды ему придет в голову мысль, что тот, кого он одаривает, должен быть ему за это благодарен, – он не щедр. Он по существу отнимает что, что дарит. Отнимает и у того, кому дарит, и у себя, потому что человек счастлив, когда может дарить «просто так»: он делает это не для чего-то еще, не для похвалы и не для благодарности. Благодарность – великая вещь, но она тоже, как и щедрость, принадлежит свободе. Принуждать к благодарности безобразно.
Где мы скажем – щедрый? Там, где дают больше, чем мы можем ожидать, больше, чем просят:
Ты больше, чем просят, даешь. –
это вновь Пастернак. Я думаю, ни один другой русский поэт не говорил столько о щедрости. Это особый дар Пастернака, замеченный другим поэтом:
Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил –
(Ахматова).
Щедрость самым естественным образом связывается со светилами, с солнцем, которое светит «на правых и неправых». С бьющими родниками, с обильными источниками… В том, что мы называем природой, нет скупости. Я думаю, что щедрость – это родная стихия творчества. Великая музыка, великие стихи и живопись не то что рассказывают нам о щедрости – они сами собой ее являют. Это всегда «больше, чем просят», всегда какой-то нечаянный, незаслуженный дар.
Итак, щедрость – это дар дарить без всякой оглядки. Дарить не только вещественные предметы, но и что-то важнее: прощение, участие, даже собственную жизнь. Этот дар может вдруг осенить человека жадного и бессердечного, как это рассказано в удивительной повести Льва Толстого «Хозяин и работник».
Лучший в мире рассказ о щедрости – и о том, как в мире ее обязательно поймут и одобрят – это евангельский рассказ о некоей жене, которая помазала Христа драгоценными благовониями. Все четыре евангелиста передают эту историю, расходясь в деталях. Я перескажу версию Иоанна (Ин. 12, 3-8). Дело происходит в Вифании, накануне страданий и казни Христа. Мария, сестра Лазаря (в других версиях – безымянная грешница), купив драгоценного мира, вылила его на ноги Спасителя (по другим версиям, на голову) и отерла ноги своими волосами. Это вызвало возмущение Иуды (у других евангелистов – учеников): зачем тратить миро, которое можно продать за триста динариев (огромная сумма) и раздать нищим? Рассудительная, хотя и вполне «добродетельная» и «альтруистическая» (забота о бедных) обыденная мораль. Господь отвергает ее. Он объясняет это действие как пророческое: женщина помазывает его перед смертью и погребением (по обычаю тех времен умерших помазывали благовониями). Больше того: женщине, совершившей эту неразумную трату, он обещает – единственному человеку во всех евангельских повествованиях – ни больше ни меньше, как то, что она навеки войдет в саму благую весть: «Истинно говорю вам: где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, сказано будет в память ее и о том, что она сделала» (Мф. 26, 13; Мк. 14, 9). Она исполнила заповедь щедрости. У бесцельной и неразумной щедрости есть своя цель и своя мудрость.
И напоследок расскажу совсем маленькое происшествие. Однажды на римской площади я увидела старика, продающего прекрасные груши. «Сколько стоят?» – спросила я. Старик-крестьянин поглядел вдаль и сказал: «Жизнь короткая. Бери, дочка, так».
Я начала с того, что щедрость, как гениальность, встречается в человеческом мире редко. Но человеческое сердце никогда не перестанет любоваться ее красотой. Свободой от страха, бессердечия и душевной мелкости. |
