Письма русского поэта о голландском художнике «из прусской глуши, с бранденбургской равнины, которая идет и идет вдаль, на восток» обращены к многолетнему понимающему собеседнику автора, философу Владимиру Бибихину. То, что адресат умер 13 лет назад, не отменяет его собеседничества. Как и положено настоящим собеседникам, он продолжает задавать направление мысли и речи – и создавать пространство понимания.
Со своим собеседником Ольга Седакова говорит не только – и даже не столько – о Рембрандте. Речь тут – об особенном способе работы с бытием и небытием, которым в руках Рембрандта оборачивается живопись, о взаимодействии зрительных образов с реальностями – видимой и невидимой.
Можно было бы сказать – о живописи как разновидности философствования, – но с важной оговоркой: это «философствование» не умом – не им одним, не им в первую очередь, но всем включающимся в акт видения человеческим существом – всей, в пределе, его полнотой. То есть не столько – да и совсем не – об «умозрении в красках», сколько… просто о зрении. О зрении как таковом. Правда, понятом так расширенно и углубленно, как оно понимается редко. Почти никогда.
Рембрандт же дает для понимания зрения этого рода столько оснований, сколько, может быть, никто другой из его коллег-живописцев. По крайней мере, для автора писем он в этом качестве красноречив и внятен более прочих.
(из рецензии Ольги Балла)
***
<...> Георг Зиммель пытался выразить трудноуловимую словами религиозность Рембрандта. Он предлагал от конкретности, вещественности содержаний веры перейти к вере как внутреннему движению, энергии, своего рода élan vital. Иначе говоря, видеть в религии не отдельную часть жизни человека, жизни эмоциональной, интеллектуальной, социальной, и не ее плод, а ее корень или строительный материал: ее теплоту.
Дело не в сюжетах, библейских или нет, дело в самой этой живописной и зрительной ткани, в ее энергии. Об энергии во времена Зиммеля, в двадцатые годы много думали. Нам физика подарила еще одно представление, освобождающее из тюрьмы старой картины мироздания: представление поля. Не предмет, а силовое поле — так выглядит зримое в пластической ткани Рембрандта. В ней и благодаря ей мы узнаем жизнь, обыкновенную здешнюю жизнь как внимание, терпение, согласие, узнавание, готовность, надежду, просьбу. Дело не в сюжетах и содержаниях. Дело в том, что «глаза мои увидели»; «мои, не другого». Дело в том, что «мы видели своими очами, что рассматривали и что осязали руки наши» (1Ин 1,1). Мы видели, благодаря Рембрандту, что жизнь имеет молитвенную природу.
Энергия, поле, среда общности. Рука Христа в «Воскрешении Лазаря», поднятая как будто не Им, а в Нем и неожиданно для Него, как сверхмощный магнит, поднимает Лазаря из ямы смерти. Это сила воскрешения. С той же непреодолимой силой лежат руки Отца на спине Блудного Сына: это сила благословения. То же напряжение движется между исчезающим лицом Симеона и возникающим лицом Младенца — это сила верности и исполнения обещания. Это мир, в котором последнее слово никогда не будет сказано. |
