Книга Ольги Седаковой, выдающегося поэта, филолога и эссеиста, составлена из ряда комментариев к православным литургическим песнопениям. Каждый из этих комментариев – своего рода приглашение открыть смысловое пространство молитвенной традиции: цельность ее символики, ее «умную» образность, ее мозаичную природу, ее работу с временем и памятью, с порядком и звучанием слов в стихе. В своей сумме комментарии оказываются замечательным введением в общую поэтику гимнографии, хранящую «ясную память о некоторой большей цельности, о повышенной связности всего со всем».
Впервые комментарии публиковались по мере написания в журнале «Нескучный сад» в 2013 году; в настоящем издании они расширены и пересмотрены. В книгу включены также размышления свящ. Алексия Агапова о звуковом строе двух праздничных стихир.
Вторую часть книги составляют поэтические переводы литургических текстов, сделанные Ольгой Седаковой.
***
Памяти протоиерея Димитрия Акинфиева –
и эти, и многие другие молитвословия,
молитвы, стихи Евангелия в моей
памяти всегда произносит Ваш голос.
***
Мне много лет хотелось написать что-то вроде введения к поэтике церковнославянских литургических песнопений.
Каждому, кто знаком с православным обиходом, известна странная красота других слов и других ритмов, которые мы слышим за вечерней или утреней, на отпевании или во время венчания. Других, чем обыденная речь, – и других, чем у любимых поэтов. Соединения этих слов кажутся нерушимыми, а каждое слово само по себе – выходящим далеко за пределы собственного «значения», куда-то в неистощимый смысл. Свете тихий… честнейшую херувим… и жизнь безконечная… покаяния двери отверзи… ветия многовещанныя… не отврати лица Твоего… Эти слова и соединения слов обладают необычайной проникающей силой. Кажется, что их воспринимает не слух, а вся «чувств простая пятерица». Они не то что запоминаются, а впитываются в наш телесный и душевный состав, незаметно изменяя его. Тропари, стихиры, ирмосы, кондаки, икосы, светильны, степенны… догматики, задостойники, крестобогородичны, хвалитны, изобразительны… самогласны, подобны, самоподобны… Сами именования разных видов этих кратких песнопений звучат сказочно.
Вещь, как будто лежащая на поверхности – и вместе с тем мало осознанная: богослужение и домашняя молитва – единственное пространство в жизни современного человека, где он самым прямым образом сообщается с древностью. Он слышит и повторяет тексты, созданные полторы тысячи лет назад (большая часть литургических песнопений написана раньше IX – XI века), – и повторяет их «от себя лично». Эти песнопения и молитвы создали люди, не только говорившие на другом языке, но думавшие иначе, располагавшие другой картиной мира, привыкшие к другим образам и уподоблениям, обладавшие другим, чем наше, представлением о красоте. Говоря на современном ученом языке, люди другого имажинария. Жизнь современного человека почти герметично замкнута в современном. Хорошо, если это современное заходит на два-три века назад (в той литературе, которую читают, музыке, которую слушают, живописи, которую смотрят). Круг актуального прошлого в современном сужается с ускорением. Уже то, что происходило три года назад, представляется «другой эпохой» и тем самым исключается из «нашей актуальности». Представление о «современном» и «актуальном» все больше сближается с массмедийным представлением о ежедневных «новостях».
Но еще важнее этого хронологического провинциализма (как назвал самоизоляцию «современности» С. С. Аверинцев) другая утрата. Вот забавная история. Когда-то моя знакомая рассказывала, как ее верующая мать читала вечером молитвы, готовясь к причастию.
– И подумай только, что она говорила! – сказала эта знакомая. – Не хочу, говорит, быть, как Иуда, а хочу, как разбойник!
Дело не в том, что рассказчица ничего не знала о «благоразумном разбойнике»: удивительным ей казалось само сравнение себя с каким-то разбойником и Иудой. Сравнение всерьез! Человек, которого называют «современным», всерьез не может сравнивать себя ни с кем. Он живет какой-то совсем отдельной жизнью. Скромная старушка почему-то думает о себе в связи с Иудой – и об Иуде в связи с собой. Это другая антропология. И на такой антропологии, имеющей в виду необозримо широкие и сильные связи «меня» с людьми, жившими в разные времена и в разных странах, основаны и литургическая гимнография, и молитвословие.
Вещи – ровесники наших литургических песнопений – относятся к области археологии; их собирают в музеи, их изучают исследователи, их посещают туристы. На них ставят знак: «охраняется государством» или «объект всемирного наследия ЮНЕСКО». И только у этого пространства нашей непосредственно проживаемой жизни – богослужения и молитвы – глубина измеряется тысячелетиями. И отношения с этой глубиной предполагаются не исследовательские, не музейные и не туристские. Вопреки распространенным представлениям, традицию и наследство («наше наследство») не получают автоматически и даром. Не только потому, что наследник «не готов» принять ее (а он всегда не готов) – но потому, что сама традиция, как это ни парадоксально, ведет прерывистое существование. Как заметил В. В. Бибихин, «она прервется, если каждый век перестанет восстанавливать то, что было добыто предыдущим». Не принимать готовое – а восстанавливать! Ничего из того, что добыто или получено в дар, не добыто и не получено навеки.<...>
(Из Вступительных заметок) |
