Об «Этике» Бонхеффера.
Вступительные абзацы | | Эти вводные замечания были написаны для издания «Дитрих Бонхеффер. Этика». Москва, Издательство ББИ, 2013 год. | «Цель любой этики составляет, в сущности, обретение знания добра и зла. А первоочередная задача христианской этики – отмена самого этого знания. В своем выпаде против общих предпосылок любой этики она столь одинока, что встает вопрос, имеет ли вообще смысл говорить о христианской этике» (Д. Бонхеффер. Этика. Глава 9).
Дитрих Бонхеффер, как известно, главным делом своей жизни считал обоснование такой этической программы, которую с полным правом можно назвать христианской, то есть соотнесенной с тем, к чему призывает евангельская проповедь, сердцевина которой заключена в Заповедях блаженства. Этичным в христианском смысле можно считать то, что в действительности реализует и сами эти Заповеди, и многие другие образцы того, что можно считать «истинным» и «блаженным» в действиях и мыслях человека «с точки зрения Христа», как это дают понять и конкретные ситуации, и притчи Евангелий, и апостольские послания. И главное, этичным в христианской перспективе будет то, что самым прямым образом соотнесено с фактом Воплощения, иначе говоря – с волей Божией, милующей грешника по благодати, а вовсе не по его нравственному достоинству. Это, по Бонхефферу, – последняя реальность. Те новые этические основания жизни христианина, которые он стремится обнаружить и изложить, относятся к предпоследней реальности. Между последней и предпоследней реальностью – не плавный переход, а скачок, который может быть назван катастрофическим. Катастрофическим, как открывают евангельские истории, оказывается не только осуждение того, кто по обычным этическим меркам представлялся достойным и праведным: неожиданное помилование того, кто считался недостойным и грешным, также становится катастрофой для носителя «нормальных» этических принципов и вызывает его ропот (притча о блудном сыне, притча о виноградарях, пришедших трудиться в разное время и др.). Из этого скачка между «предпоследним» и «последним», которого сам человек совершить не может, никак не следует нигилистический подход к предпоследним вещам, известный «имморализм». Напротив, Бонхеффер настойчивого думает об апологии «хорошего человека» в христианской перспективе. Он решительно против идеи того, что надо быть крайним грешником или неудачником, чтобы принять Христа. Иисус – вовсе не адвокат достигших успеха в истории, но Он также и не возглавляет восстание неудачников против успешных. Для Него речь идет не об успехе или неудаче, но о послушном принятии Божьего суда» («Этика», глава 2). Спор Бонхеффера с классической этикой в другом. Можно сказать: в том, что ей неизвестны как обязательные некоторые требования к человеку, неотменимые в силу факта Воплощения.
Христианская этика – как некоторая система – представлялась Бонхефферу не просто парадоксальной (к «парадоксам христианства» мир уже привык), но почти невозможной. Этому невозможному делу он посвятил не только свой труд богослова, но и свою жизнь исповедника в ситуации особой исторической ответственности.
Тем, кому не приходилось напрямую задуматься над глубочайшим внутренним противоречием между классической этикой (и всеми производными от нее системами) и вестью христианства (а другого христианства, чем церковное, Бонхеффер не мыслил), постановка темы у Бонхеффера – как она высказана в первой приведенной нами цитате – покажется не просто странной, но вызывающей, едва ли не скандальной. Церковь привычно представляется хранителем моральных устоев, «традиционных ценностей», а во времена общей смуты и разброда – едва ли не последним их хранителем. Между четверкой классических добродетелей и триадой добродетелей богословских (вера, надежда, любовь) естественно предполагается значительная дистанция, но, тем не менее, не катастрофическое противоречие. Образную картину этого согласования добродетелей мы видим в финале дантовского «Чистилища», в Земном раю. «Практикующий» церковный человек – по умолчанию и человек нравственный в измерениях автономной этики (мы не обсуждаем того, как это зачастую выглядит в реальности, речь идет о норме).
Катастрофическая эпоха, действующим лицом которой стал Д.Бонхеффер, заставила с новой ясностью увидеть совершенно особый в свете «обычной» этики, неотмирный характер христианской вести – и ее императивов. Предпоследние вещи могут быть рассматриваемы только исходя из вещей последних. Таково решение Бонхеффера. «Не существует «предпоследнего» самого по себе, так чтобы нечто могло оправдать свое существование в качестве «предпоследнего», но «предпоследним» нечто становится только благодаря «последнему», то есть в тот момент, в который оно уже лишено силы. «Предпоследнее», следовательно, это не условие «последнего», но «последнее» обуславливает «предпоследнее». «Предпоследнее», следовательно, это не положение вещей само по себе, но приговор «последнего» тому, что ему предшествует. Поэтому оно не нечто настоящее, но всегда уже прошедшее» («Этика», глава 5). Он находит слово для общего описания предпоследних вещей, которыми занимается в «Этике»: это евангельское слово готовность. Человек – тот, кого можно назвать воистину человеком, – должен быть каким-то образом готов к последней реальности, к ее непредсказуемому явлению (как в притче о Женихе и неразумных девах). Или похожий образ: приготовление пути (как в проповеди Иоанна Крестителя). Последняя реальность для Бонхеффера – никак не суд собственной совести, кантовского «нравственного закона в моем сердце» и не суд «общих устоев», а действительное, прямое действие Божие. Установление статических, постоянно действующих, автономных разграничений добра и зла он понимает как прямое следствие грехопадения, вкушения от древа познания добра и зла. В изложении христианской этики никакой метод в принципе не применим: «Метод есть путь от «предпоследнего» к «последнему», приготовление пути есть путь от «последнего» к «предпоследнему» («Этика», глава 5).
Из узурпации суждения о добре и зле следует, по Бонхефферу, антропологическая ошибка нашей цивилизации, которая может непомерно превозносить человека – и так же неслыханно его унижать, как в тоталитарной системе, чему он был свидетелем. «Подлинный человек – это не предмет презрения или обоготворения, но предмет любви Бога. Во Христе был заново сотворен образ человека перед Богом» («Этика», глава 2).
Христианской этике как тому, что «оформляет» (дает форму) существованию такого подлинного, заново сотворенного человека в мире и в истории многие годы была посвящена мысль Бонхеффера.
«Этика» не была завершена Дитрихом Бонхеффером. Читатель узнает историю текста, который впервые издается на русском языке, из предисловия его немецкого издателя. Первое русское издание «Этики» – большое событие для нашей культуры. Этим изданием открывается проект издательства, в который входят еще 3 тома его сочинений. Мысль, жизнь, свидетельство Дитриха Бонхеффера – это то, в чем, я убеждена, мы нуждаемся чрезвычайно. Вслед за этими краткими заметками об «Этике» я предлагаю читателю более общий очерк, сосредоточенный именно на этом аспекте: «Дитрих Бонхеффер для нас». | | 19 сентября 2012 года | |
 |
|
