|
|
| Флора: музыка прикосновения1 | Флора входит к нам из своей темноты – или из своей глубины; это почти одно, ведь глубина не бывает светлой. И глубина как будто не может не быть округлой, сферичной: скажем, кубическое, даже если оно совершенно темно, не наполняется глубиной. Она непременно – полукруглая ниша, пещера, грот с неровными краями. Глубина смысла, глубина вещей, человеческая глубина – тоже грот.
Об этом напоминает маленькая слабоосвещенная пещера, расположенная в глубине картины, между жезлом в опущенной правой руке Флоры и ее жемчужно-зеленым платьем. Этот грот, само наличие которого мерцает (он как будто и есть, и не есть, он не совсем видим – но явно и не невидим; он просто расположен на границе зрительного), этот грот и составляет центр полотна. Если мы уйдем в него взглядом (а он охотно дает уйти в себя), ничего другого не останется. И робкая Флора в сверкающем наряде и великолепном венке, и пышный жезл, который она держит как-то неловко, как будто позабыв про него (так маленькие дети иногда замирают, задумавшись и забыв о предмете, который у них в руке) – просто исчезнут. Главное – там, в глубине. Зрение любит уходить в такую, едва намеченную глубину и в такую, тронутую слабым светом темноту – только дай ему волю: дальше, дальше, еще дальше... Домой.
Все облики в конце концов исчерпываются, а вот уход неизвестно куда неисчерпаем. Рембрандт всегда дает нам эту возможность встретиться с любимой глубиной, когда зрение уходит в нее, расставаясь на пути со всеми своими предметами.
В эту глубину и темноту уходит и взгляд самой Флоры, обернувшейся к нам. Но в ее глазах есть участие.
* * *
Я начала с того, что Флора входит к нам. Входит, собственно говоря, не она, а все рембрандтовское полотно. Если вы окажетесь в зале, где работы Рембрандта висят среди других, вы мгновенно чувствуете: другие картины остаются там, где их поместили, а рембрандтовские входят. Это даже не зрительное, а почти тактильное впечатление. Они тебя касаются.
Потому что здесь нет ни единого блика,
который тебя не касается –
так можно сказать, немного переиначив известные стихи:
denn da ist keine Stelle,
die dich nicht sieht. Du mußt dein Leben ändern2.
Античная красота видит тебя, Рильке прав, а рембрандтовский мир касается. Эрмитажная Флора касается очень глубоко. Ее облик и поза принадлежат к вещам незабываемым. А это вещи, на которые всегда не отвечено. Они каждый раз как будто ожидают от тебя ответа на какой-то вопрос – или на какое-то извещение, которое по существу тебе понятно, но никак, никак не дается уму. Никак не вспоминается. Может быть, касается, трогает означает именно это: попробуй вспомнить! Вспомнить нужно о чем-то совершенно тебе необходимом и почти недоступном. Руки памяти не дотягиваются.
Во всяком случае, того, что говорит архаический торс у Рильке:
Ты должен изменить свою жизнь,
Du mußt dein Leben ändern –
такого Флора не говорит. Ты ничего не должен. Все уже произошло. И это тебя касается. Я пришла это сказать. Пришла и уйду. Мы еще увидимся.
Флора, вообще говоря, не входит: она проходит мимо нас и на ходу обернулась. Она дает на себя посмотреть. Она остановилась на том месте, куда падает сильный, как будто наведенный лучом фонаря свет. Света хватает только на нее, на ее бледно-зеленый, сверкающий шелк, на ее простой лоб и пухлые, как у маленького ребенка, щеки, на ее взрослые, если не старческие глаза, участливые и глядящие в темноту, на ее высокий венок с надломленным тюльпаном. И еще немного света – на жезл, о котором она позабыла. И уже совсем немного света – на корявые своды пещеры. Все остальное погружено в темноту, с которой мы начали. Ее фигура в этой темноте напоминает странный светильник. Да, вот одна из отгадок: Флора – светильник. Мы как будто заранее знаем о том, что этот светильник скоро унесут.
***
Наверное, это самый странный образ Флоры, какой можно вообразить. Божество цветения, весны, юности – она должна бы легким шагом идти по лугам, под открытым светлым небом, наклоняясь к цветам, заплетая венки. Ветер должен был бы развевать ее волосы и свободные ткани одежды. Утро, весна, бессмертная юность, которой не коснулась ни забота, ни печаль, ни сожаление.
И что же? Замкнутая темнота, тяжелая одежда, стесненная, как будто вынужденная поза. Эта Флора смотрит на нас участливо. Но она совершенно одна – и к чему-то готова. Может быть, она готова к участи человека. Кто-кто, а Рембрандт знал, что такое участь человека.
Рядом с эрмитажной Флорой, юной Саскией, у меня в памяти всегда возникает образ, сближение с которым как будто ничем не оправдано. Вряд ли Рембрандт знал этот редкий средневековый сюжет. Я думаю о Даме с Единорогом, о шести гобеленах из Клюни в стиле «тысячи цветов», mille fleurs. И особенно о первом из них, который принято называть «Осязанием». Прекрасная Дама, тоже похожая на светильник, стоит выпрямившись и правой рукой держит древко флага (как Флора свой жезл), а левой нежно касается рога белого Единорога. При этом она так же, как Флора, отвлечена от собственных движений и смотрит вдаль. Никаких разговоров света с темнотой, похожих на рембрандтовские, в этих гобеленах, естественно, нет. Есть то, что можно в расширительном смысле назвать музыкой или звучанием образа: музыкой нераскрываемой многозначности и печали, в которой немного света. Место глубины занимает здесь перевитость пространства разнообразными цветами, мелкими и тонкими. Взгляд готов уйти в них, как в рембрандтовскую пещеру и больше ничего не видеть.
Принято думать, что эта Дама – душа, которая отказывается от пяти чувств и на последнем гобелене прощается с шестым, главным: «единственной радостью», чувством сердца.
***
Прощание, уход, исчезновение – но они являются перед нами как внезапно внесенный светильник, как своего рода епифания. Геральдическое в Даме с единорогом, совсем человеческое у Рембрандта, это явление-видение связано с цветами.
Цветы бессмертны, небо целокупно,
сказал Мандельштам. В этих его стихах женская фигура, которая идет, припадая к земле, – тоже Флора, и за ней те же темные своды и пещеры прощания и встречи, встречи с прощанием.
И все, что будет, – только обещанье3.
Это обещание, я думаю, и есть то, что касается нас в рембрандтовской Флоре. Все уйдет и не уйдет. Только обещанье. | | Москва, 2021 |
| 1 Эссе написано для совместного российско-австрийского проекта, впоследствии названного «Флора. Литературные мистерии в музее» (https://flora.hermitagemuseum.org/).
2 Rainer Maria Rilke. «Archaischer Torso Apollos».
3 О. Мандельштам. «К пустой земле невольно припадая». | |
 |
|
|
|  | | Флора: музыка прикосновения |
| | | | | | | |
|
|
