| Об обществе секулярном и обществе безбожном | | Заметка для портала «Православие и мир», опублткована 27 февраля 2013 года. | Мне хотелось бы обсудить одну из тем, которых в своей интересной беседе о постсекуляризме касается А.И.Кырлежев. Это тема отечественного секуляризма и постсекуляризма. А.И.Кырлежев уверенно говорит, что при некоторых отличиях от западного, советский опыт можно считать секулярным, а теперешнее положение вещей – постсекулярным. Отличия, по его мнению, состоят в методе осуществления секуляризации (жестком и насильственном в СССР) и в ее мере (государственный атеизм «стремился выдавить религию не только из общественной жизни, но и из частной»).
Здесь Кырлежев и видит главное отличие советского государственного атеизма от западного секуляризма – «на Западе на частную жизнь человека никто не покушался». Вот с этой интерпретацией нашего прошлого мне и хочется не согласиться. Понимание происшедшего и происходящего в нашей стране чрезвычайно зависит от того, как мы увидим «борьбу с религией», входившую в программу советской идеологии.
Дело совсем не в более крепком градусе нашего «секуляризма», который вообще-то назывался «воинствующим атеизмом» или «безбожием» (ср. известный журнал «Безбожник»). Дело в том, что то, что здесь осуществлялось, не было секуляризацией – и секулярного общества у нас никогда не было. «На частную жизнь человека» покушались не за тем, чтобы, развеяв туман всех – всех! – традиционных религий, сделать его свободным рационалистом-агностиком. Его хотели сделать верующим, в особом смысле слова.
Экзамен по «научному атеизму», был первым, который я сдавала на первом курсе МГУ (будучи в это время верующей!). Это была своего рода «проверка на лояльность»; не пройдя ее, человек не мог изучать, например, древнегреческий и все другие почтенные материи. Нужно было продемонстрировать полную и горячую убежденность в своих материалистических взглядах. Сам по себе этот атеизм (активное отторжение всех – ! – религиозных традиций и борьба с ними) был только частью той своеобразной «религии», или идеократии, которую обязано было исповедовать все население СССР, в том числе, и беспартийные (это было бы еще естественно для тех, кто вступал в «партию нового типа», у которой, в отличие от обыкновенных политических партий, было свое «Учение» и о мироздании, и об истории).
Я не скажу здесь ничего нового: в такой перспективе систему коммунистической идеологии описывали не раз (последний такой анализ я читала у Витторио Страда). Удивительно то, что у нас до сих пор это истолкование всерьез не учитывается.
«Новое общество» было отнюдь не торжеством универсального Разума, о котором думали просветители. Разуму здесь места не оставалось: это была область тотальной «веры». Несколько поколений советских людей прожили свою жизнь при господстве мощной квазирелигии (или псевдорелигии, парарелигии) со своей «догматикой» (например, о первичности материи, о классовой борьбе или о «трех источниках» марксизма), своими культами, «иконами», ритуалами. Во многом созданными по образцу церковных – но с обратным знаком.
История КПСС, как мы ее изучали, съезд за съездом, выглядела как становление этой «догматики» и пародировала историю Соборов: отсекалась ересь за ересью («левый уклон», «правый уклон»). Портрет Вождя в каждой классной комнате явно замещал икону, а мавзолей – поклонение святым мощам (при том что с самого начала новая власть предпринимала ритуальное осквернение чтимых мощей).
В секулярном обществе нельзя вообразить ничего похожего. Ни у какой партии, ни у государства там нет и быть не может никакого «Учения». Идеократия, как принято называть идеологический строй, – это не только не разновидность секуляризма, но нечто ему противоположное. Эту «новую религию» никак нельзя сопоставлять и с язычеством (как иногда делают); борьба с пережитками язычества велась также неуклонно.
Борьба со всеми традиционными религиями входила в обязательную программу коммунистической идеологии. Но: это была борьба вовсе не за торжество разума, а «за душу». Верующим родителям в школе говорили: «Мы будем бороться за душу вашего ребенка». От адепта идеологии требовалась душа: прежде всего, вера (вера в светлое будущее, в решения партии, в мудрость вождей, в их непогрешимость и т. д.) и беззаветная преданность (идеям коммунизма, делу партии и т. п.) – то есть качества религиозные, а не секулярные.
От рационализма человек идеологический по существу был куда дальше, чем представитель любой традиционной религии. Ведь он не должен был употреблять собственный разум не только в отношении к миру мистическому и невидимому, но и в отношении к очевидному факту (он мог своими глазами видеть, например, уничтожение крестьянства – и «верить» при этом, что это расцвет села). В действительности ли он «верил», неизвестно, но ничего другого публично он высказать не мог. Эту «веру» или «убежденность» не могли подорвать и годы, проведенные в лагере (мне приходилось встречать немало таких людей, сохранивших «верность идее» после лагерей).
Свободу мысли, свободу обсуждения – своего рода святыню секулярного общества – идеология запрещала куда жестче, чем любая религия. Неподотчетных идеологической оценке зон жизни практически не оставалось (и научные методы, и художественные стили, и такие детали, как длина волос и ширина брюк могли быть признаны «буржуазными», то есть еретическими).
Идеология оформляла себя ритуалами, обрядами, которые часто – и осознанно – строились по образцу православных (можно вспомнить «красные крестины», исповедь перед коллективом и т. п.; самые пародийные формы, придуманные в 20-е – 30-е годы, забылись, но существо «пародирования» традиции сохранилось).
В поздние годы стагнации, когда «дух» покинул идеологию и верующих в нее не оставалось даже среди ее жрецов (кто-то подсчитал, что освобожденных партийных работников в позднем СССР было больше, чем монашествующих в дореволюционной России), сохранившиеся ритуалы выглядели абсурдно, но соблюдались неукоснительно и предельно помпезно.
Обязательные портреты и бюсты вождей, «иконы», как я уже сказала, тиражировались миллионами. Они не допускали к себе другого отношения, кроме благоговейного (во время школьной уборки была большая проблема, как вымыть гипсовый бюст Ленина, не осквернив его при этом непочтительным обхождением). Сама тоталитарная концепция «вождя» (как и итальянского дуче, немецкого фюрера) опиралась на ветхозаветный образец Моисея, ведущего народ к земле обетованной. Можно ли в секулярном мире представить себе обращение к главе государства как к Вождю?
Что касается непогрешимости этого вождя и «коллективного разума партии» (пародия на соборность), то сомнение в этом – во всяком случае, публично выраженное сомнение – могло стоить человеку жизни. То, что предполагала «беззаветная преданность» «единственно верному» учению, далеко превосходило католический догмат о непогрешимости Папы.
«Моральный кодекс строителя коммунизма» намеренно конструировался по образцу Декалога – но с тем, чтобы отменить и заменить собой эти Заповеди (смешно слушать, как часто всерьез обсуждается «близость» этой богоборческой пародии библейским предписаниям). Впрочем, этот кодекс носил заведомо декоративное значение. Реально действующая «заповедь» была одна: «беззаветная преданность мудрому руководству».
Культ героев-мучеников типа Павлика Морозова (и вообще всех «отдавших жизнь за правое дело») явно паразитировал на образцах мученических житий. Клятвы при вступлении в пионеры, комсомольцы, члены партии напоминали о вступлении в некий монашеский орден. Греческий богослов Христос Яннарас как-то заметил, что Советский Союз казался ему каким-то странным монастырем – можно сказать, дьявольским монастырем, но монастырем (а он посещал наши палестины не в сталинские годы, а в расслабленные годы стагнации).
Примеры такого рода советской «религиозности» можно приводить без конца. Сам язык официоза был насыщен славянизмами и звучал весьма «иератически». Лингвисты подсчитали, что около 80% слов в тексте гимна С. Михалкова «Союз нерушимый» составляют славянизмы. На этом же «духовном наречии» писались установочные статьи. Такого официального языка в секулярном обществе не бывает.
Характерно, что волна сопротивления режиму носила как раз «секуляризующий» характер: с точки зрения Просвещения, разума, светского права выступали правозащитники. Можно сказать, что единственным эпизодом движения к секулярности в нашей стране было провозглашение «общечеловеческих ценностей» (на месте сакральных классовых) в годы перестройки. Эпизод этот довольно быстро и без видимых последствий миновал, вернув на свое место извечного «врага». Идеократическая «религия» дуалистична, это своего рода манихейство: все строится на образе борьбы двух начал, «нашего» светлого – и вражеского.
Так что вовсе не из секулярного общества, а из мира тяжелой и монолитной «новой религии» люди вернулись к церковной вере. И это, несомненно, объясняет многое в нынешнем положении вещей. В частности, это объясняет, почему так легко оказалось сменить одну «веру» на «другую» – почти не заметив их противоположности. И принести с собой навыки и этику старой «веры». Новые православные пришли в церковь не из нейтрального пространства гуманистической секулярности, а из той квазирелигии, в которой слово «беспощадный» употреблялось как положительное («будем вести беспощадную борьбу!»), а присловье «Стрелять таких!» произносили между делом.
«Добро должно быть с кулаками!», в это верили свято – добра, которое совершается в немощи, милости, которая выше жертвы идеологический человек не знает. Он пришел с опытом сверхдогматизма и абсолютной покорности любому приказу сверху, с недоверием к разуму, с привычкой сводить реальность к простейшим и оценочным схемам, с ослабленным представлением о личном решении и личной ответственности («я был, как все», «я шел за большинством»).
Можно напомнить, что просвещенческий «секулярный проект», о кризисе или даже конце которого теперь говорится, был попыткой создать нейтральное по отношению к догматическим установлениям пространство, в котором действует некий универсальный, общий для всех Разум. В этом пространстве располагалась бы законность, искусство, наука, политическая жизнь. На этом основании предполагалось достичь наиболее разумно и человечно устроенного общества и лучших возможностей для творчества.
С «секулярным проектом» связана идея бесконечного прогресса, которая его одушевляла. Одним из первых, задолго до эпохи Просвещения, об этой «другой» области говорил Данте с его учением о разделении властей, светской и духовной. Секуляризм современности столкнулся с множеством трудностей, которые этим проектом не предусматривались. Прежде всего, подорвана идея Универсального Разума, который не опирается ни на какие трансцендентные ему основы; вместе с ним подорвана вера в «научность» как последнее выражение истины. И многое другое. Но это отдельный разговор.
До того, как стать тоже своего рода идеологией, «секуляризмом», секулярный проект был в своем замысле попыткой создать нейтральное пространство для свободного обсуждения разных вещей. И очень многое было обретено с тех пор, как эта идея «нейтрального» была принята. Она и создала то, что называется «человечным» или «просвещенным» обществом, gentle society.
Со светскостью (среди других значений «светскости» – и «воспитанность», «учтивость») в этом смысле наше общество еще мало знакомо. В современных дискуссиях мы видим все ту же неспособность к диалогу, неспособность к уважению другого, неспособность ставить проблемы, а не решать их раз и навсегда и для всех без исключения, объявляя несогласных врагами.
Свободной критики и рефлексии – этих воспитанных секулярностью навыков – у нас не выработано.
И это добра не сулит. | |
 |
|
