К поэтике литургической поэзии
Господи, яже во многие грехи впадшая жена. Стихира Великой Среды | Фрагмент книги: Ольга Седакова. Мариины слезы.
К поэтике литургических песнопений. Дух i Лiтера (Киев), 2017.
См. также второе издание: Ольга Седакова. Мариины слезы. Комментарии к православному богослужению. Поэтика литургических песнопений. Благочестие (Москва), 2017. | Греческий:
Κύριε, ἡ ἐν πολλαῖς ἁμαρτίαις περιπεσοῦσα Γυνή,
τὴν σὴν αἰσθομένη Θεότητα,
μυροφόρου ἀναλαβοῦσα τάξιν,
ὀδυρομένη μύρα σοι,
πρὸ τοῦ ἐνταφιασμοῦ κομίζει.
Οἴμοι! λέγουσα,
ὅτι νύξ μοι, ὑπάρχει, οἶστρος ἀκολασίας,
ζοφώδης τε καὶ ἀσέληνος, ἔρως τῆς ἁμαρτίας.
Δέξαι μου τὰς πηγὰς τῶν δακρύων,
ὁ νεφέλαις διεξάγων τῆς θαλάσσης τὸ ὕδωρ·
κάμφθητί μοι πρὸς τοὺς στεναγμοὺς τῆς καρδίας,
ὁ κλίνας τοὺς οὐρανούς, τῇ ἀφάτῳ σου κενώσει·
καταφιλήσω τοὺς ἀχράντους σου πόδας,
ἀποσμήξω τούτους δὲ πάλιν,
τοῖς τῆς κεφαλῆς μου βοστρύχοις,
ὧν ἐν τῷ Παραδείσῳ Εὔα τὸ δειλινόν,
κρότον τοῖς ὠσὶν ἠχηθεῖσα,
τῷ φόβῳ ἐκρύβη.
Ἁμαρτιῶν μου τὰ πλήθη καὶ κριμάτων σου ἀβύσσους,
τίς ἐξιχνιάσει ψυχοσῶστα Σωτήρ μου;
Μή με τὴν σὴν δούλην παρίδῃς,
ὁ ἀμέτρητον ἔχων τὸ ἔλεος.
Церковнославянский:
Господи, яже во многия грехи впадшая жена,
Твое ощутившая Божество,
мироносицы вземши чин,
рыдающи миро Тебе прежде погребения приносит:
увы мне, глаголющи,
яко нощь мне есть разжжение блуда невоздержанна,
мрачное же и безлунное рачение греха.
Приими моя источники слез,
иже облаками производяй моря воду.
Приклонися к моим воздыханием сердечным,
приклонивый небеса неизреченным Твоим истощанием:
да облобыжу пречистеи Твои нозе,
и отру сия паки главы моея власы,
ихже в раи Ева, по полудни, шумом уши огласивши,
страхом скрыся.
Грехов моих множества, и судеб Твоих бездны кто изследит?
Душеспасче Спасе мой,
да мя Твою рабу не презриши,
иже безмерную имеяй милость.
Перевод Ольги Седаковой:
Господи! Во многие грехи впавшая женщина,
Бога в Тебе ощутив,
мироносицей становится
и, рыдая, миро приносит Тебе прежде погребения,
– Увы мне! – говоря –
как ночь для меня – блудная неодолимая страсть,
темное, безлунное влечение к греху.
Прими же потоки слез моих,
Ты, из облаков изливающий воду морям!
Склонись к вздохам сердца моего,
Ты, склонивший небеса неизреченным Твоим обнищанием –
буду целовать пречистые ноги Твои,
утру их волосами моими:
шум их Ева, заслышав в раю пополудни,
спряталась в страхе.
Грехов моих множество, судов Твоих бездну кто исследует?
Души спаситель, Спаситель мой, не презирай меня, рабу Твою,
ибо милость Твоя безмерна.
Во всех четырех евангельских повествованиях (Мф. 26:6–13; Мк. 14:3–9; Лк. 7:36–50; Ин. 12:1–8) женщина, омывающая ноги Христу, не произносит ни слова. Повествования расходятся во многих деталях, но в этом – в полном молчании безымянной женщины (у Матфея и Марка), или грешницы (у Луки), или Марии, сестры Лазаря (у Иоанна), – все они совпадают. Она ничего не говорит Спасителю. Она молчит и тогда, когда другие (хозяин дома, или ученики, или Иуда) осуждают ее поступок. В этом есть великий реализм: в состоянии крайней самоотдачи человек молчит. Так же молчала Мария, сестра Лазаря, сидя у ног Христа, и не отвечала на укор Марфы.
Если бы Евангелисты передали хотя бы какие-то слова этой женщины, приносящей драгоценное благовонное масло, толкователям было бы легче. Было бы понятнее, дар ли это благодарности (за уже прощенные грехи; за воскрешение брата), или покаяния, или просто бесконечного преклонения. Но женщина молчит.
Литургические песнопения Великой Среды говорят «за нее», как бы переводя ее молчание в слова, подбирая образы для ее внутренней речи. Даже в кругу высочайшей поэзии Страстной седмицы стихиры, посвященные встрече грешницы со Спасителем, выделяются своим пронзительным лиризмом и удивительной смелостью образов:
Разреши долг, якоже и аз власы:
возлюби любящую, праведно ненавидимую –
«Отпусти (мне) грехи, как я распустила волосы: полюби меня, любящую (Тебя), заслуженно ненавидимую (всеми)».
Я сказала: грешнице, хотя прямо это следует только из эпизода, рассказанного ап. Лукой. Литургические песнопения явно выбирают эту версию, отождествляя (вслед за свт. Григорием Двоесловом) эту женщину с Марией Магдалиной, из которой были изгнаны семь бесов и которая стала одной из жен-мироносиц, пришедших с благовониями на Гроб.
Песнопения описывают ее как жену злосмрадную и оскверненную (сопоставляя смрад блудного греха с благовониями, которые она принесла: благовоние – известный символ бессмертия). В песнопениях преобладают темы горестного покаяния (отчаянная жития ради – впавшая в отчаяние из-за собственной жизни) и чудесного отпущения греха.
В других отношениях литургическое изложение предсмертного помазания миром следует повествованию Марка и Матфея, где сразу же после этого эпизода Иуда идет договариваться с первосвященниками. Блудница и Иуда – «герои» этого литургического дня: они противопоставлены как любовь и предательство; полная открытость – и лживость (Иуда раб и льстец); благодарность – и чудовищная неблагодарность; крайняя щедрость – и отвратительная алчность; прощение грехов – и впадение в самый тяжкий грех; выход из «ночи блуда» – и впадение во тьму; надежда – и отчаяние. В конце концов, они противопоставлены как «путь жизни» – и «путь смерти».
Среди всех песнопений, посвященных в этот день Марии, особое место занимает стихира, написанная в 9 веке, авторство которой принадлежит инокине Кассиане (иначе Кассии, Икасии)1.
Стихира, о которой мы говорим, – несомненно, одна из вершин литургической поэзии. И, как обычно бывает с «вершинами», она поднимается над своим жанром: в ней есть нечто такое, чего в других сочинениях этого жанра нет и как будто не предполагается. Как все стихиры, она богословствует (мы это еще отметим); как все – играет сопоставлениями, контрастами, параллелями (это мы тоже отметим). А то, что ее отличает, можно назвать непривычной для литургического песнопения интимностью высказывания – или, иначе, особой, лично и во всей конкретности пережитой христоцентричностью.
Стихира начинается кратким вступлением, передающим событие в обратной перспективе: песнописец уже знает то, что Христос откроет участникам события только в конце, в ответ на их укоры. Он (она) знает, что это пророческое помазание, подготовка к Его погребению. «Жена грешница» уже знает о приближающемся конце и, видимо, о том, что при погребении тело Господа не успеют помазать миром и придут, чтобы сделать это, уже ко гробу. Среди этих «мироносиц по чину» будет и она.
Дальнейшие стихи передают речь грешницы, и центр этой речи – не плач о «безлунной ночи» своего греха (это только зачин), но исповедание Богочеловечества Христа: Твое ощутившая Божество.
Иначе говоря, Магдалина у Кассии получает откровение, как апостол Петр, и говорит даже больше его: она исповедует единство Христа с Отцом, поскольку узнает в Нем не только Сына, но Отца. Это ее ощущение выражено в поразительных словах о пречистых ногах, которые она хочет омыть, – это, видит она, ноги ходящего в раю, Того, Кто ее сотворил. Услышав шум Его шагов, Ева, первая грешница, спряталась «между деревьями рая» (Быт. 3:8).
Так излагает райскую сцену Кассия. Интересная вариация: в Книге Бытия говорится не о шуме шагов, а о другом звуке, от которого прячутся Ева и Адам: о голосе. Эта деталь создает впечатление какого-то особого знания говорящей о том, как все происходило на самом деле, – она говорит так, как будто сама там побывала и со всей простотой сравнивает себя с праматерью Евой. Заметим: тема голоса возникнет в другой сцене, и тоже в саду, когда Магдалина встречает и не узнает Христа воскресшего. Голос, от которого бежала Ева в Эдеме, в другом, земном саду привлекает Магдалину и открывает ей, Кого она приняла за садовника (Ин. 20:11–17).
Как мы помним, после исповедания Божества в Иисусе («Ты – Христос, Сын Бога Живого» (Мф. 16:16)) Петр становится «камнем», на котором будет основана Церковь. О женщине, принесшей миро, сказано: «Где ни будет проповедано Евангелие сие в целом мире, будет сказано в память ее и о том, что она сделала» (Мф. 26:13; Мк. 14:9). Больше никому во всех четырех Евангелиях такой памяти не обещано. Это заставляет нас надолго задуматься над тем, что же значит то, «что она сделала». Повторим: мысль о том, что она узнает в Иисусе Бога и Творца, принадлежит преподобной Кассии, в евангельских повествованиях об этом ничего прямо не сказано.
Борис Пастернак (точнее, его героиня Симушка), рассуждая об этой стихире Кассии и особенно об удивительном стихе –
Грехов моих множества, и судеб Твоих бездны кто изследит? –
говорит: «Какая короткость, какое равенство Бога и жизни, Бога и личности, Бога и женщины!»2. Ты – и я, Твое – и мое: они рядом, при всей несоизмеримости и невероятности такого общения.
Ведь все начинается с того, что Магдалина ощутила, что перед ней – Бог и Творец. Она же – не просто Его творение, но изгой среди людей, «заслуженно ненавидимая». Ряд сопоставлений (мои слезы – вода, которую Ты проливаешь из облаков; склонись к моим вздохам – как Ты склонил небеса, сойдя на землю и приняв «рабий зрак») развивает эту тему немыслимой близости. Образы стихиры, поражающие своей смелостью, рождаются из любви, которая ничего не боится.
Магдалина у Пастернака становится символом самой жизни, самой человеческой души, «поруганной сказки», которая способна вдруг проснуться от греха и вернуть себе невинность, потому что в ней сохранилась эта способность полной самоотдачи – и потому, что в своей глубине она любит одно: Христа. Исследователи творчества Кассии отмечают, что слово ψυχοσῶστα, душеспасец, «спаситель души», созданное инокиней, нигде больше не встречается.
В многовековой традиции образ Магдалины часто смешивался с другой великой кающейся грешницей, человеком совсем другой эпохи: с Марией Египетской. Это смешение отразилось в том, как обыкновенно изображают Магдалину художники: в позе одинокого покаяния.
Но именно сравнение с подвигом Марии Египетской (о нем мы говорили в предыдущем комментарии) открывает абсолютную уникальность покаяния Магдалины: здесь разрешение от грехов происходит мгновенно, без каких-либо практик самоистязания и аскезы, в одном порыве служения и самоотдачи (так же, как в случае Закхея) – и главное, не наедине с собой в пустыне или перед образом (иконой), а в присутствии Христа, в прямом соприкосновении с Ним. Так и понят этот евангельский эпизод в «Магдалине» Пастернака, вдохновленной «стихирой самогласной, творением Кассианы инокини»:
Но объясни, что значит грех,
И смерть, и ад, и пламень серный,
Когда я на глазах у всех
С Тобой, как с деревом побег,
Срослась в своей тоске безмерной. |
| 1 О жизни и творчестве этой уникальной песнописицы можно прочитать: Татьяна Сенина (монахиня Кассия). Преподобная инокиня Кассия, песнописица Константинопольская // Вертоград, № 1 (80), 2004. С. 3, 17–29.
2 Борис Пастернак. «Доктор Живаго» // Полное собрание сочинений в 11 томах. М.: СЛОВО/ SLOVO, 2005. Т. 4. С. 411. | |
 |
|
