| О «русском Данте» и переводах1 | Мое выступление будет совсем недолгим. Чтобы говорить о своей работе, переводчику необходимо разбирать и сравнивать слова и выражения на двух языках, в моем случае – на русском и на итальянском. Но на такой конференции, как наша, конкретный и детальный анализ (а труд переводчика состоит в решении совершенно конкретных задач) был бы неуместен. Так что я ограничусь самыми общими замечаниями.
Я впервые читала Данте в студенческие годы в русских переводах. Эти переводы были и остаются у нас лучшими, по общему мнению: «Новая жизнь» – перевод А. Эфроса и «Божественная Комедия» – перевод М. Лозинского. Читая, мне казалось, что то, что открывается мне в этих текстах – и так поражает, и увлекает – я вижу как сквозь толстое и темное стекло. Темное – потому что цветов там, «в реальности», наверняка намного больше, и каждый их них чище. И толстое, тяжелое – потому что эта преграда слишком массивна: прикоснуться к живой речи, к живой интонации Данте сквозь нее невозможно. Русский язык переводов и был этим стеклом. Он превращал дантовскую речь – страстную речь, всю в «формообразующем порыве» – в музейный экспонат. Я думаю, каждый, кто читал итальянского Данте, со мной согласится: чего-чего, а музейности в Данте нет и быть не может. Мне так хотелось снять этот груз неживых слов с того, что «там» – в настоящем Данте! Я поняла, что необходимо учить итальянский. И я стала учить его с единственной целью – прочесть Данте в оригинале. Чтобы услышать, как звук, ритм и смысл соединяются чудесным – и, увы, единственным образом; второй раз, на другом языке такого слияния уже никогда не произойдет.
La gloria di colui che tutto move –
Слава того, кто всем движет
(Par. I, 1)
У Лозинского на этом месте:
Лучи того, кто движет мирозданье
Первым словом райской кантики стали «лучи». Уже одно множественное число слова «лучи» сбивает весь гимнический строй, все напряжение этого великолепного Incipit. Несомненно, эти «лучи» не с Луны свалились: христианская Слава имеет световую природу, как и сам Данте замечает, комментируя эту строку в «Послании Кан Гранде». Но Слава – слово из богословского, из литургического словаря. «Лучей» в этих словарях нет. «Рай», несомненно, должен был начинаться словом «Слава», Gloria. Это и субъект его первой фразы – и одновременно начало славословия.
История Данте в России не бедна самыми разными эпизодами. Здесь и филологическое изучение, и многочисленные опыты перевода (их истории посвящена недавняя прекрасная книга Кристины Ланда). Дантовское вдохновение мы встретим у наших поэтов, начиная с дантовских реплик Пушкина, нашего Первого поэта, до И. Бродского. И прозаиков – от Гоголя, Достоевского (о чем вчера прекрасно рассказывала нам Розанна Казари) до Солженицына («В круге первом»). Дантовские образы и эпизоды «Комедии» вдохновляли русских композиторов, и классиков (П. Чайковского, С. Рахманинова), и наших современников (Б. Тищенко, Дм. Смирнова и Е. Фирсову)…
Но при всем этом, я не могу не согласиться с резкими словами О. Мандельштама о том, что реального, живого Данте в русской словесности (и шире – в русской культуре) еще не было. Можно сказать: не было вплоть до его «Разговора о Данте». Эта книга Мандельштама стала для образованного русского читателя первой встречей с живым Данте. В самом языке мандельштамовской прозы, сложном, горячем и даже воинственном (против «скульптурного», школьного понимания Данте), есть что-то от дантовской дикции, от знаменитого дантовского гнева. Его восторг свежестью, странностью, «сырой, вещей поэзией» Данте передается читателю. Все цитаты из «Комедии» при этом Мандельштам приводит или по-итальянски, или в собственном пересказе. Переводить Данте он не пробует (как он перевел пару сонетов Петрарки, найдя в этих переводах замечательный ритмический эквивалент итальянского одиннадцатисложника).
Осипа Мандельштама, великого поэта эпохи модерна, волновала в Данте прежде всего живая плоть, «виноградное мясо» его стихов – и связь их с простым историческим бытом, с естественнонаучными темами времени (можно сказать a propos, что в отношении к истории Мандельштам стал «анналистом», вероятно, и не зная о «Школе анналов»). Этические, философские, богословские, политические темы Данте, его невероятный интеллектуализм Мандельштам совершенно оставляет в стороне – вероятно, относя всё это к тому, что заслоняет живую поэтическую ткань «Комедии», ее импровизационный шаг, ее «самопорождение».
Меня, признаюсь, больше всего волновало в Данте именно это: этическое, богословское, интеллектуальное. Волновало как читателя, как исследователя, как, наконец, переводчика. Естественно, в том повороте – или, точнее, на той скорости, которую только поэзия может сообщить этим вещам. Поэтическая речь отличается от прозаической своей скоростью («крылатое слово» в отличие от «пешего», прозаического) – и, конечно, Первый Поэт, Altissimo Poeta в этом отношении обгоняет всех.
Задолго до того, как я решилась попробовать переводить «Комедию», я писала о Данте эссе, читала о нем лекции. И каждый раз, когда мне нужно было привести цитату, я обращалась к русскому переводу М. Лозинского – и не находила там именно того, ради чего я и собиралась ее привести. Тут мне приходилось делать то, что делал Мандельштам в своем «Разговоре»: передавать стихи Данте по возможности близко к тексту, или пересказывать.
Что было делать, например, с заменой «славы», la gloria, на «лучи» в Первой строке «Рая» (я приводила ее выше)? Или с заменой «наша», nostra, на «земная» в первой строке всей «Комедии»?
Nel mezzo del cammin di nostra vita –
Земную жизнь пройдя до половины (пер. М. Лозинского)
Слово «наша», «наш» в значении «человеческий», «свойственный человеку» – одно из важнейших слов Данте. Оно сразу же отсылает нас к Библии, к библейскому, и особенно знакомому по ветхозаветным книгам представлению «нашего» («дни нашей жизни») и представлению о «нас»: людях, живущих на земле – плотских, смертных, составляющих между собой общность, во многих смыслах ограниченных – но созданных, и созданных с любовью, «тем, кто движет всем». В высшей точке поэмы, в видении Троицы и видении богочеловечества Христа Данте вновь говорит не о «человеческом» или «земном», а о «нашем» облике, вписанном в божественный круг:
Mi parve pinta della nostra effige
(Par. XXXIII, 131)
История слова «наш», от первой строки поэмы до ее апогея, последнего видения, составляет один из великих мотивов дантовской «Комедии». И мне хотелось, чтобы русский читатель мог уловить такие сквозные мотивы-нити, из которых ткется поэтический холст «Комедии» (образ повествования как ткани, диалога как работы на ткацком станке дорог Данте). Перевод ключевых слов «синонимами» (неизбежный в случае стихотворного перевода) просто лишает такой возможности.
Таким образом у меня собралось много заново переведенных фрагментов из «Комедии» и других сочинений Данте. Всё это были переводы, близкие к буквальному. Между ними и попыткой переводить текст сплошь лежала еще своего рода пропасть. Во всяком случае, я понимала, что принятым у нас путем перевода – соблюдая терцины, метр, рифмы оригинала – я не пойду.
Я совсем вкратце коснусь этого принятого у нас принципа стихотворного перевода. Стихотворный текст переводится на русский язык с соблюдением всех его формальных элементов: стиха, рифмы, строфики, длины. Такой тип перевода окончательно установился как переводческий канон в советское время. Я не буду обсуждать его в деталях. Я сама перевела немало, исходя из этих, очень жестких требований повторения внешней формы оригинала. Несомненно, и с такими установками может возникнуть переводной текст, который будет звучать как «нормальные» стихи, написанные на русском языке. Но такое случается крайне редко, а поток стихотворных переводов в целом производит угнетающее впечатление. Соблюдение внешней формы влечет за собой некоторые почти неизбежные следствия. Во-первых, переводчик – успешно или нет, в зависимости от его тезауруса и версификационной техники – непременно идет путем замен слов оригинала «синонимами». Во-вторых, синтаксис фраз становится искусственным. Пропадает порядок слов оригинала, а новый не выстраивается. А сам Данте сочувственно цитировал бл. Иеронима, переводчика Библии: “et verborum ordo mysterium est”, «и порядок слов – таинство». Именно ordo verborum делает из плоскости речи живое пространство со своей глубиной и освещением: в этой речи есть слово ближнее и слово дальнее, ярко освещенное и уходящее в тень… Именно этого мне не хотелось терять в Данте, который в каждой фразе – резко или тонко – выдвигает вперед какие-то слова и отдаляет от света внимания другие. В этом его богатейшая словесная драматургия.
И, кроме создания общей смысловой перспективы высказывания, ordo verborum предполагает то чудесное соседство слов, которое всегда удивляет нас в поэзии.
Итак, ради живого ordo verborum, ради сохранения ключевых слов оригинала, ради ясной артикуляции смысла я решила пожертвовать воспроизведением стихотворной формы в узком смысле. И все же свой русский текст я не назвала бы подстрочным или прозаическим переводом. В нем есть постоянная мысль о ритме фразы-строки. Это своего рода верлибр.
Что еще я поняла сразу же: даже очень близкий перевод, не заслоняющий читателю глаза стихотворной мишурой (потому что стих переводчика почти всегда – мишурный, вынужденный стих), еще не приблизит к Данте русского читателя (возможно, современного читателя вообще). Слишком мало у нас известно о том смысловом космосе, в котором происходит странствие Данте. Я имею в виду западно-христианскую богословскую мысль (вообще говоря, христианскую мысль вообще, неизвестную у нас после почти столетия официального искоренения религии и всего, что составляет христианскую паидею), философию, совсем другую логику мышления. Поэтому я решила следовать итальянской традиции lectio Dantis: каждая песнь предваряется вводными заметками; затем следует перевод, а за ним – большой комментарий особого рода. Он не только справочный. Он связывает тот или иной образ из этой песни с другими местами «Комедии», давая хотя бы отчасти пережить огромную связность дантовского текста, развитие в нем определенных, очень интересных и неожиданных мотивов (вроде того, о котором я говорила в связи с местоимением «наш»).
Три песни из «Чистилища» и «Рая», которые я таким образом прокомментировала, недавно вышли отдельной книгой под названием «Перевести Данте». Само название этой книги говорит о том, что речь идет скорее о задаче, чем о завершенном труде. Я надеюсь, что если не я, то кто-то другой завершит эту работу, и Данте станет наконец живым поэтом и значащим автором для русского читателя. По опыту своих встреч с нашими читателями и студентами я могу сказать, что Данте в России очень ждут.
Вероятно, итальянцев удивит, ЧТО в Данте сейчас больше всего волнует нашего читателя, особенно молодого (здесь к моему опыту я могу присоединить опыт тех, кто преподает Данте в университетах). Их – молодых людей – поражает прежде всего этическое напряжение Данте. Они хотят понять дантовскую систему грехов и наказаний, совершенно новую для них (почему, например, предательство ХУЖЕ, чем убийство? И что значит быть «ничтожными», ignavi? И что такое «мелкость», малодушие, viltà?). Они чувствуют огромную потребность различать добро и зло – и чувствуют себя безоружными в области этического различения. Как ни удивительно, это их теперешнее отношение к «Божественной Комедии» (которое эстетически рафинированный человек может посчитать «простецким») совпадает с замыслом самого Данте, как он объясняет его в «Послании Кангранде»: “Genus vero phylosophiae sub quo in toto et parte proceditur, est morale negotium, sive ethica; quia non ad speculandum, sed ad opus inventum est totum et pars”. – «Что касается рода философии, которой питается как целое, так и его часть, это моральная практика, или этика; ибо не для отвлеченных рассуждений, а для действия задумано и целое, и часть».
Я принадлежу к поколению, которое как огня избегало всяческого морализма и любого разговора о морали. И такое отношение к Данте в нашем новом поколении – с такими высшими ценностями этики Данте, как свобода, справедливость, божественное достоинство человека, связь каждого человека со всем мирозданием и с его центром, милосердие, наконец, – не может не удивлять и не радовать. Я, впервые читая Данте, видела в нем прежде всего великого художника. |
| | 1 Выступление на конференции “Traduzioni, tradizioni e revisitazioni dell’opera di Dante” («Переводы, традиции и переложения Данте»). Университет Бергамо, 13-15 мая 2021 года. | |
 |
|
