| «В твоей руке горит барвинок». Этнографический комментарий к одной строфе Хлебникова | Cтрофа из «Игры в аду», не вошедшая в основной текст поэмы, опубликована в ряду разрозненных фрагментов Хлебникова. Это законченный эпизод из мозаичной композиции; окружение его не проясняет.
В твоей руке горит барвинок,
Ты молчалива и надменна,
И я, небесной девы инок,
Живу. Лишь смерть моя измена.1
Строфа, по всей видимости, не заключает в себе «типично хлебниковских» трудностей; больше того, манера Хлебникова в ней почти неощутима. Регулярный четырехстопный ямб с ритмическим рисунком пушкинской эпохи (только рифменные клаузулы: ж-ж-ж-ж слегка смещают стилизацию); традиционно поэтический словарь в выдержанном высоком стиле; синтаксис прост и прозрачен, напоминая Пушкина и еще больше – классицизирующего Блока. Отсылка к Пушкину может быть мотивирована общей связью сюжета «Игры в аду» с «Набросками к замыслу о Фаусте» и особенно – со сценой «Игры в карты со смертью»2. Блок присутствует не только в строе стиха и синтаксисе, в лексике и фонике строфы, но и в ее смутно очерченном сюжете (верность «Ей»)3.
Ни словарь, ни синтаксис строфы как будто не содержат в себе темных мест – и вместе с тем строфа понятна для нас приблизительно в том же роде, что баллада о Джаберруоке – кэрролловской Алисе: кто-то что-то делает и кто-то еще что-то. Разъединяет героев строфы союз «и» или соединяет? Третье лицо в этой ситуации «небесная дева» – или это та же «ты»? «Ты» и «я», как непосредственно ощущается, связаны чем-то общим (их связь выражена, в частности, особой семантикой настоящего времени, которое их описывает, – настоящее с определенным модальным оттенком, Praesens atemporale) и в какой-то мере противопоставлены. Не достаточно ли это для поэтического смысла? Но именно в хлебниковском мире трудно согласиться на такую неопределенность и многозначность, вполне удовлетворившую бы нас в Блоке.
Естественно искать ключ к более конкретному смыслу в барвинке. Барвинок – один из любимых символов славянского фольклора и обряда4. Мы можем привлечь к интерпретации строфы две его символические функции.
Прежде всего, барвинок связан со свадебной символикой, в обряде и обрядовых песнях он – иносказание целомудрия невесты и супружеской любви5. В таком случае «ты» нашего четверостишия – невеста; «я» – инок в духе пушкинского «рыцаря бедного» или героя «Стихов о Прекрасной Даме» Блока6.
Если в барвинке значима собственно брачная символика, героев строфы связывает взаимное отчуждение; если он говорит только о целомудрии и «ты» уподоблена «небесной деве» – рыцарское служение «его» «ей». При такой интерпретации строфа вписывается в литературно-католический контекст (как известно, монашески-рыцарская посвященность Деве не традиционна для православия).
Вторая возможность: барвинок связан с любовной магией, гаданием и приворотом. Именно в таком значении вспоминает его Хлебников в других стихах:
О, черви земляные,
В барвиночном напитке
Зажгите водяные
Два камня в черной нитке.
Темной славы головня,
Не пустой и не постылый,
Но усталый и остылый,
Я сижу. Согрей меня.
На утесе моих плеч
Пусть лицо не шелохнется,
Но пусть рук поющих речь
Слуха рук моих коснется.
Ведь водою из барвинка
Я узнаю, все узнаю,
Надсмеялась ли косынка,
Что зима, растаяв с краю.
Герой их гадает (строфы I и IV) и привораживает (строфы II, III)7. При такой символике барвинка – гадательного и привораживающего магического средства – наша строфа читается как декларация героя о своей не подвластности любовным чарам, которыми занята «она» (ср.: Зажгите водяные... – горит барвинок). «Ты» и «я» резко противопоставлены.
Тема неудавшегося гадания-приворота известна по другим стихам Хлебникова:
Собор грачей осенний,
Осенняя дума грачей.
Плетня звено плетений,
Сквозь ветер сон лучей.
[...]
Две девушки пытали:
Чи парень я, чи нет?
А голуби летали,
Ведь им немного лет.
И всюду меркнет тень,
Ползет ко мне плетень.
Нет!
которые, кстати, становятся совершенно ясными с этнографическим комментарием. Хлебников изображает славянское гадание по плетню (перечет звеньев: да, нет..), итог которого, как ясно из последней строки, отрицательный.
Но оба предложенные выше толкования кажутся неудовлетворительными уже потому, что в них не вписывается главный признак сопоставления: ты молчалива – и я живу. Из этого живу и следует, видимо, исходить.
Тот этнографический контекст, который, на мой взгляд, полнее объясняет ситуацию строфы, – это славянский обряд похорон девушки, в особенно яркой форме известный на Украине, в Карпатах и у казаков8. В том, что Хлебников прекрасно знал малорусскую архаику культа мертвых, сомневаться не приходится (ср. сюжеты этого рода в его «Ночи в Галиции», «Маве Галицийской»). На похоронах девушки инсценировалась свадьба: умершую венчали с живым, который именовался вдовцом; меняли восковые перстни, представляли свадебное шествие со сватами, дружками, венчальным деревцем, которое оставалось на могиле. В этом-то очень архаичном обряде участвует и барвинок, иначе именуемый «могильница», «гроб-трава» (Даль, I, 48).
Если этот этнографический комментарий верен, то все действие строфы из литературного, «католического» контекста переносится в бытовой, малорусский или казацкий; молчаливость и надменность «ее» получают простое толкование; акцент на живу понятен. Религиозный момент, мало совместимый с общим сюжетом «Игры в аду», исчезает: инок употреблен в нетрадиционном смысле; небесная дева – та же «ты».
Эта строфа, по видимости маргинальная для творчества Хлебникова, содержит в себе одну из важнейших его тем: тему смерти и отношений живых с умершими. Не пробуя говорить об этой хлебниковской теме в целом, отметим то, что в ней напрямую связано с комментируемой строфой. Отношения с умершими и самой смертью Хлебников часто мыслит как свадьбу. Вот далеко не исчерпывающие примеры:
Гроб леунностей младых.
Веко милое упало.
Смертнич, смертнич, свет-жених,
Я весь сон тебя видала.
Или:
Дочка, след ночей безумный!
Или вкруг чела бездумного
Смертири венок свили?
Или:
Нас трое прекрасно женатых
(«Жены смерти»)
Русалку – постоянное действующее лицо стихов, поэм, прозы, даже автобиографических заметок («невесту», «сестру», «любовницу» поэта) – Хлебников, несомненно, знал не только по романтической литературной традиции, но и в исходном славянском мифологическом значении до времени умершей (диал. слав. навки, мавы)9. Наконец, декларация Хлебникова в автобиографической заметке 1914 года: «Вступил в брачные узы со Смертью и таким образом женат» (НП, 352) – показывает, какой реальностью обладает для него славянская мифологическая семантика смерти как свадьбы.
Комментируемая строфа позволяет сделать не только эти содержательные экстраполяции, но и некоторые замечания, относящиеся к поэтике В.Хлебникова в целом. Начав с «нетипичности» манеры, в которой выполнен этот фрагмент, по ходу анализа мы обнаруживаем в ней собственно хлебниковский элемент. Он состоит в специфической конкретности словесных значений: дева здесь, как и вообще у Хлебникова (ср. о Кшесинской:
Замок кружев пляской нажит,
Пляской девы пред престолом),
совершенно лишена «духовной» коннотации; церковнославянская семантика исчезает в иноке; предельно конкретен барвинок. Наконец, и в измене («Лишь смерть моя измена») можно предположить более конкретное – фольклорно-диалектное – значение соперница героини.
Конкретность семантики, вначале неразличимая за высоким слогом строфы, – интереснейшее вторжение мира Хлебникова в тот, располагающий более или менее распредмеченным словом стиль, который мы вначале распознаем как пушкински-блоковскую стилизацию. | | 1979 |
| 1 Велимир Хлебников. Неизданные произведения. М., 1940. С. 265. В дальнейших ссылках – НП.
2 – Эй, смерть! Ты, право, сплутовала.
– Молчи! Ты глуп и молоденек.
Уж не тебе меня ловить.
Ведь мы играем не из денег,
А только б вечность проводить!
(А.С.Пушкин. ПСС, II, 307)
Можно, между прочим, отметить созвучие нечетных рифм пушкинской и хлебниковской строф (молоденек – денег: барвинок – инок) и сходство конструкций (ты глуп и молоденек – ты молчалива и надменна).
3 Имитации пушкинского стиля у Хлебникова вообще многочисленны, особенно Пушкина шутливых стихов, «болтовни» (что проницательно заметил в «Буре и натиске» О.Мандельштам). Присутствие высокой манеры Блока в стихах и поэмах Хлебникова, заметное на глаз, еще требует исследования. Соединение блоковских и пушкинских аллюзий можно, например, заметить в поэме «Поэт. Весенние святки».
4 См., напр., Бурцев А.Е. «Травник» – Полное собрание этнографических трудов. СПб., 1911. Т. Х.; Moszynski K. Kultura ludova Slowian. II. Warszawa, 1967. Z. I. S. 227.
5 Сумцов Н.Ф. О свадебных обрядах, преимущественно русских. Харьков 1891.С. 184; Костомаров Н.И. Историческое значение южнорусского песенного творчества. – Собрание сочинений. Т. XIX/XXI. С. 525.
6 И еще ближе – тему «мадонны и художника» в «Девушке из Spoleto»:
Строен твой стан, как церковные свечи.
Взор твой – мечами пронзающий взор.
Дева! Не жду ослепительной встречи –
Дай, как монаху, взойти на костер.
7 Психологический сюжет этого стихотворения реконструирует американский славист Г.Баран: H.Baran. On Chlebnikov’s Love Lyrics: I. Analysis of “O cervi zemljanyje”. – Russian Poetics, ed. D. Worth & Th Eekman. Lysse. The Netherlands, 1981.
Знакомство Хлебникова с западноевропейской магической символикой барвинка, как она дается в Liber secretorum Alberti Magni de virtutibus herbarum, удивившее Г.Барана, объясняется тем, что в переводах и переработках Liber secretorum («Шестокрыл») был распространенной апокрифической книгой на Руси уже в XV веке и вместе с другими отреченными книгами публиковался со второй половины XIX века.
8 См. о нем в украинской этнографической литературе: Червяк К. Дослiдження похоронного обряду ( похорон як весiлля). – Етн. вiсник, кн.5. Киiв, 1927 и др.
9 Русалка в славянской мифологии может быть самым тесным образом связана со свадьбой: см. полесское поверье о том, что русалкой становится девушка, умершая до или в самый день свадьбы. | |
 |
|
