| Об органике. Беседа третья | | Выступление в Музее Органического Искусства (Коломна) 28 сентября 2014 года. Приурочено к выставке «Органическая культура в искусстве русского авангарда и "Геометрия природы" Владимира Стерлигова». Опубликовано в сборнике "Возврат к природе. Беседа 0/3". 2015. С.5-7. | Я подхвачу последнюю тему обсуждения: природа и культура.
Дело в том, что природным, естественным, органическим в разные времена называли разные вещи. Всем знакомо такое представление о природном, живом и органическом, по которому оно целиком противопоставлено культурному (как разумному, механическому, искусственному, условному и т.п.). В природном в таком случае видят досознательное, хаотичное, витальное. И, конечно, имморальное и алогичное (поскольку мораль и логика в таком представлении принадлежит исключительно культуре). Такая «природа», такая «жизнь» может предпочитаться бесцветному, бессильному интеллектуализму и морализму – как у философов-виталистов. (Одинокий в ХIX веке голос Гете говорит о другой «природе». Гете полагает, что изучение природы – в отличие от гуманитарных наук и искусства – сообщает человеку благородство: в природе он приобщается к стройному и умному миру. Но эта позиция оставалась маргинальной.)
Идея органики опровергает само противопоставление такой «природы» и такой «культуры». Естественное, органическое представляется здесь пронизанным тончайшими законами, связанным тонкими и парадоксальными закономерностями, по сравнению с которыми механическая логика просто груба. Это не отсутствие логики, а логика другого и более высокого порядка. Грубая логика не может ухватить этих связей подобно тому, как квадратом не измерить круга – что не отменяет геометрической природы круга. Проникновение в эту другую взаимосвязь, другую логику не противопоставляет природу и культуру. Наоборот, оно обнаруживает некое зерно, общее дня них. Например, сферическая, купольная, чашная форма – она ведь равно принадлежит и природе, и культуре. Сферическая форма – это природное основание геометрии. Самые древние памятники человеческого гения тяготели к сфере или шару, куполу, арке, чаше. Первое человеческое жилище было круглым в плане и куполообразным – как какая-нибудь юрта, как восточные шатры или как каменные нураги на Сардинии. Это присутствие сферы сохранилось и в позднейшем храме: даже если он построен по прямоугольным планам, как базилика, внутри мы переживаем его как некую сферу – и не только его купол или закругленный свод, но и весь объем. Если же он играет дугами и сферами, полукруглыми нишами, арками, как равенский Сан Витале, мы теряем ощущение «здешнего» пространства, низа и верха – и тяжести, первой манифестации низа. Граница круга замыкает – и куда надежнее, чем прямоугольник, в котором не устранишь внутренней шаткости и временности. И вместе с тем, изнутри круглая граница открывает пространство – пожалуй, очевиднее, чем любая перспектива.
Только сферическая форма в каком-то смысле бесконечна, бессмертна, остальные формы рушатся. Шар, сфера обладает той силой сцепления, которой нет в других формах. В сфере нет не связанных между собой точек. Это и закон природы, и закон культуры, который органически, природно нам известен. Только традиция рутинного обучения: обучение шаблонам, схемам, приемам, деталям, отдельным правилам, отвлеченным от целого, – заслоняет от нас эту первичную природно-культурную интуицию (потому что обыкновенно человека обучают реестру подробностей, который отвлекает от самого первого и центрального впечатления). Удивительно, что школы обучения первому и целому у нас не выработано. Это касается и предметного образования, и духовного. Такое знание передается (если передается) от человека к человеку, и не путем словесных дефиниций и разъяснений.
На каком основании я бы выделила среди новых движений искусства органику? Ведь органику можно видеть и в классическом искусстве, и в архаике. Трудно назвать, например, более органического художника, чем Рембрандт, который никакой программы органического искусства не выдвигал. Рембрандтовское пространство органично, его текстура органична, думаю, с этим Стерлигов наверняка бы согласился. Между прочим, организующее начало круга и сферы можно показать и в живописи, и в графике Рембранда (я пыталась об этом писать). Программой и установкой органика становится именно в виду опасности утраты органического, в виду тотальной технизации, в виду экспансии механистического, конструкторского обращения с миром (и с человеческим восприятием). Именно в этой точке приходится вспомнить и напомнить о том, что вытесняется, заметить, где за «конструктивными находками» исчезает общение с вечно метаморфирующей глубиной. Метаморфоза – как свойство органического – неслучайно сосредоточивает на себе внимание в эпоху авангарда, т.е. в эпоху наступления техники, технического отношения к природе, к вещам, к смыслам. Такой опасности Рембрандт или древние греки просто не знали.
Как я для себя отличаю, что среди авангардных движений я бы отнесла к органическому искусству? Для меня здесь главный момент – это различение силы и насилия. Стерлигов в одном из высказываний заметил, что главное в искусстве – это сила. Я с ним абсолютно согласна. Все, кто любят искусство, любят его силу. Они еще ничего не понимают, они не задают себе злополучного вопроса: что это значит? – а уже чувствуют эту силу. Как раз те, кто не любит искусства как особого переживания смысла, начинают с того, что спрашивают: «А что это значит? А к чему бы это?». Те, кто любят, прежде всего приобщаются к движению этой силы, еще не задавая вопроса о ее предметном содержании, «значении». Пастернак писал (в «Охранной грамоте», кажется), что наука – это жизнь при прохождении сквозь нее луча светового, а искусство – луча или столпа силового. Если бы я была учителем и водила детей по музею, то первое, что я сказала бы школьникам перед каждым «экспонатом»: «Перестаньте думать, о чем это. Постойте и дайте, чтобы эта сила каким-то образом вас коснулась. Потом уже подумаете». Без этой особой, природно-культурной силы об искусстве говорить бессмысленно.
Но вот что происходит в новейшие времена: силу роковым образом путают с насилием, то есть с агрессивно рассчитанным воздействием на материал, на зрителя. В работах Стерлигова мы видим, что настоящая сила – тихая сила, она сама себя ограничивает или что-то ее ограничивает от насилия над зрителем. Ей не надо вторгаться, ей не надо «деформировать» или «остранять». Она дает говорить тому, что есть. Многие здесь говорили, что испытывают радость, глядя на работы Стерлигова. Эта радость связана и с тем, что над тобой – зрителем – не совершается никакого насилия. Ты видишь только то, что хочешь видеть.
Я думаю, что это и есть глубочайшая ошибка XX века, которую подхватывает XXI, – то, что силу отождествили с насилием. Тогда как ничего более противоположного, чем сила и насилие, нет. Мне приходилось писать в связи с этим о Данте, о том круге ада, где у него помещены насильники (насильники над телом, над смыслом, над природой, над божественным). Из этих песен встает общий образ насилия: выжженной земли, бесплодной, залитой кровью и сухой. Насилие как абсолютная бесплодность. Из насилия ничего не может родиться, из него ничего не растет, тогда как органика – это начало плодотворное, эта живая плодотворная сила. Мне кажется, здесь мы и можем что-то различить: насилие это – или это сила, в которой ты участвуешь добровольно, которой ты хочешь. И конечно, поскольку речь идет об искусстве, то мы говорим прежде всего не о содержании, а о форме. Это форма, в которой нет насилия, но есть настоящая сила – тихое могучее присутствие, к которому ты с радостью присоединяешься. Такое мое предложение к определению органики.
P.S. Это действительно вопрос своего рода художественной теодицеи. Мы знаем, что после страшного опыта ХХ века ученое богословие часто оказывается растерянным и называет себя богословием кризиса. Я имею в виду западных богословов, православного ответа на этот вызов я просто не встречала. Может быть, Иоанн Зизиулас с его «творением как литургией». Но кто первым выступает апологетом творения? Художники! Пастернак осознанно делает это в «Докторе Живаго». И в живописи, которая сегодня перед нами, мы видим то же: это как бы мир то ли в начале творения, то ли в Светлую неделю, сразу после Воскресения. То, чего не видит богословствующий ум, видят простые чувства, слух, зрение, ориентация – видит органика. | |
 |
|
