К поэтике литургической поэзии
Да веселятся небесная. Воскресный тропарь 3 гласа | Фрагмент книги: Ольга Седакова. Мариины слезы.
К поэтике литургических песнопений. Дух i Лiтера (Киев), 2017.
См. также второе издание: Ольга Седакова. Мариины слезы. Комментарии к православному богослужению. Поэтика литургических песнопений. Благочестие (Москва), 2017. | Греческий:
Εὐφραινέσθω τὰ οὐράνια,
ἀγαλλιάσθω τὰ ἐπίγεια,
ὅτι ἐποίησε κράτος,
ἐν βραχίονι αὐτοῦ, ὁ Κύριος,
ἐπάτησε τῷ θανάτῳ τὸν θάνατον,
πρωτότοκος τῶν νεκρῶν ἐγένετο,
ἐκ κοιλίας ᾅδου ἐρρύσατο ἡμᾶς,
καὶ παρέσχε κόσμῳ τὸ μέγα ἔλεος.
Церковнославянский:
Да веселятся небесная,
да радуются земная;
яко сотвори державу
мышцею Своею Господь,
попра смертию смерть,
первенец мертвых бысть;
из чрева адова избави нас,
и подаде мирови велию милость.
Перевод Ольги Седаковой:
Да веселятся на небесах,
да радуются на земле!
Ибо явил могущество
мышцы (1) Своей Господь:
попрал (2) Он смертью смерть,
первенцем из мертвых (3) стал,
из чрева адского вывел нас
и даровал миру (4) великую милость (5).
Как и в переводе предыдущей стихиры, мы пытаемся по возможности сохранить порядок слов церковнославянского тропаря. Славянский перевод, как всегда, точно следует за порядком слов греческого оригинала. Таким образом, он как бы невольно передает множество созвучий оригинала, своего рода «рифм» – синтаксических (параллелизм первых строк, о веселье неба и радости земли), смысловых и даже звуковых (вывел нас – милость) – которыми полон оригинал.
Отметим некоторые особенности слов:
(1) Мышца, цсл. – рука, предплечье и плечо. Вообще говоря – сила руки. Я оставляю это слово без перевода, хотя русское «мышца» имеет другое значение. Заменяя мышцу «рукой», мы теряем здесь связь с традиционной, идущей от Псалтыри символикой (см. далее, в комментарии).
(2) Попра, цсл. – буквально: наступил, встал ногой. В дониконовской редакции тропаря на Пасху: «смертию на смерть наступи». Древний жест победителя, ставящего стопу на шею или на грудь побежденного – знак окончательной победы. Известен иконографический канон, где Христос изображен как воин, вставший на грудь змея–смерти. Крестная смерть Господа «встает на грудь», бесповоротно побеждает «последнего врага» («Последний же враг истребится – смерть» (1 Кор. 15:26)), царящего над мирозданием после адамова грехопадения.
(3) Первенец мертвых, цсл. – первый (воскресший) из умерших (которые, согласно Символу веры, воскреснут в свой срок: «Чаю воскресения мертвых»). Цитата из нескольких новозаветных писаний: из Павловых посланий к колоссянам (Кол. 1:18) и коринфянам (1 Кор. 15:20), из Апокалипсиса (Откр.1:5). Эти слова повторяет и свт. Иоанн Златоуст в своем «Слове огласительном на Пасху».
(4) Цсл. мир здесь передает греческое κόσμος, вселенная, то есть все творение, а не только человеческий мир.
(5) Милость, вeлию (великую) милость – здесь, как и в других подобных стихах (о даровании великой милости обычно говорится в связи с какими-то особыми событиями), следует понимать конкретно: не как вечное свойство Господа, милосердие («Исповедайтеся Господеви, яко благ: яко в век милость Его» (Пс. 135:1)), а как особый дар, как акт помилования. Значение цсл. милости близко к «жертве» (ср. в литургической анафоре: Милость мира, жертву хваления – мирную жертву, жертву хвалы).
Наш предыдущий комментарий мы начали с темы цельности: цельности службы, которая собирается, как мозаика, из отдельных песнопений. Мы продолжим эту тему: и каждое, самое малое песнопение в каком-то смысле представляет собой такую мозаику. Оно включает в себя прямые цитаты, отсылки, постоянные символы и образы из Псалтыри, из других песнопений, из Св. Писания. Автор стихиры или тропаря сочиняет песнопение в исходном смысле глагола со-чинять, com-ponere: он не «придумывает» нечто, а со-полагает, рас-полагает «готовый» материал в каком-то новом порядке. Это работа далеко не механическая, как кто-то может подумать, а творческая и поэтическая. В каждой взятой им из другого источника частице – стихе, словосочетании, – в новой композиции засветится новый смысл.
Можно подумать, что это свойство литургической поэзии противопоставляет ее поэзии Нового времени. Это отчасти верно1. Художник Нового времени предполагает, что он творит из ничего, или почти из ничего, «из сора», как в стихах А. Ахматовой:
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи…
Храмовый художник творит из золота, из драгоценных материалов2, и в прямом, и в метафорическом смысле. В прямом – если он зодчий или иконописец. В метафорическом – если он поэт: он берет драгоценные, почитаемые им слова и изречения, которые уже и сами по себе значительны и весомы! Можно сказать, что и к любому другому слову он относится как к драгоценности, даже если это не цитата из псалма. Он не собирается их «деформировать», «остранять» и вообще проделывать над ними какие-то операции, описанные филологами ХХ века. Он хочет дать им прозвучать в полноте, на смысловом просторе. Смысловой простор, смысловое пространство и есть то, что творит автор песнопения. В нем располагаются слова и фразы, знакомые по другим употреблениям.
В нашем случае – это пространство тропаря. Тропарь – краткая поэтическая форма, обобщающая, а не повествовательная. Исходно тропарь – своего рода припев к какому-то из литургических текстов (фрагменту Св. Писания, псалму). Тропарь дает некоторую смысловую сумму события, о котором идет речь, его богословское понимание, изложенное в форме хвалы. Древнейшая из форм литургической поэзии, тропарь – самое отточенное, самое изысканное словесное построение среди всех литургических жанров. Этимологию τροπάριον трактуют по-разному, чаще всего связывая со значением «оборота», «модели, образца». Но, кроме того, его греческое название принято связывать со словом «трофей», знак победы (возможно, это ложная этимология). Богословский смысл в тропаре (особенно в тропаре отпустительном) излагается в модусе победной песни – как и повелось со времен Ветхого Завета (ср. песнопения Ветхого Завета, которые в Новом Завете продолжаются в Песнях Захарии, Елизаветы, Богородицы). Особенно естественна эта победная тема в связи с Воскресением Христовым. О Воскресении наш тропарь говорит как о победе в сражении – победе над смертью, адом и (в нашем тексте косвенно) над грехом.
И это совсем краткое песнопение переполнено цитатами и отсылками! Об одной из них – цитате из Посланий и Апокалипсиса – мы уже сказали в комментарии к переводу. Замечу еще одну: первые два стиха – обращение к небесному и земному с призывом радоваться и веселиться. Они отсылают нас не к чему иному, как к первому стиху Книги Бытия: «В начале сотворил Бог небо и землю» (Быт. 1:1). Сотворенный мир в Библии изначально состоит из неба и земли3, они сотворены прежде всего, еще до сотворения света (Быт. 1:1). Это два контрастных начала. В христианской традиции небо противопоставляется земле прежде всего как мир бесплотный («умный»), бессмертный, святой – «иной» по отношению к земному, смертному, грешному, не обладающему последней мудростью (в воскресной стихире, о которой мы говорили выше, Магдалина думает еще «по-земному»). О святых говорят, что они являют «небо на земле». «Небом на земле» называют храм и богослужение. Интересно, что симметрическая конструкция – «земля на небе» или «земное небо» – представляется невозможной.
Я думаю, очень важен еще один момент сопоставления неба и земли. Его нам дает Молитва Господня: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». Небо – то пространство, где (в отличие от земли) воля Божия исполняется во всей полноте. На земле об этом можно только просить.
Но стоит помнить, что и небо (и невидимый, «умный», духовный мир) тоже тварно, тоже принадлежит к творению.
Обращения к небу и земле – то есть ко всему творению – особенно часты в песнопениях Рождества и Пасхи. Неслучайно: два этих события означают Новое творение.
Призыв к земле, к небу, ко всем созданиям присоединиться к хвале и молитве мы часто встречаем в псалмах царя Давида. Автор тропаря следует его жесту. Он призывает небо веселиться и землю радоваться. Радоваться и веселиться – близкие значения. Но, как правило, с небесами в литургической поэзии связано веселие, а с землей – радость.
Итак, все, что в небе, и все, что на земле, призывается к ликованию: одержана «непобедимая победа». Воскресение, как мы уже сказали, созерцается в нашем тропаре как победа в великой битве. Образ мышцы Божией (см. примечания к переводу), которая являет Свою мощь, в псалмах обычно связан с военной темой, с победой над врагами Божьими. «Последний враг» – смерть. В других случаях говорят о длани, деснице, руке Божией («Руце Твои сотвористе мя и создасте мя» (Пс. 118:73); «и бысть на мне рука Господня» (Иез. 37:1); «правды исполнь десница Твоя» (Пс. 47:11). Образ победителя, попирающего врага (встающего стопой ему на грудь или шею) – общий образ нашего воскресного отпустительного тропаря и тропаря Пасхи. Сила, которой побеждается смерть, грех, ад – добровольная крестная смерть Самого Христа.
Обратим внимание на то, что последние стихи нашего тропаря, почти совпадающие с тропарем Пасхи:
Смертию смерть поправ, –
необычны. В пасхальном тропаре о воскрешении умерших говорится в третьем лице, как бы со стороны: «И сущим во гробех живот дарова» (и тем, кто в гробах, Он даровал жизнь) (тропарь Пасхи). Здесь же это событие излагается от первого лица: нас вывели из ада! Значит ли это, что в этом тропаре мы восклицаем от лица умерших, узников ада? Оставляю это необычное изложение пасхального события на размышление читателя.
Еще одно цитатное примечание. Мы уже отметили в этом тропаре телесные образы руки (мышцы) и стопы Божией (попрал, т.е. встал стопой). К ним нужно прибавить чрево ада. Некоторые переводчики на русский предпочитают обойтись без этого образа, говоря о глубине ада. Но глубина эта не абстрактна: это глубина внутренностей некоего ужасного существа. Ад и смерть часто изображаются (и в гимнографии, и в иконографии) в виде всепожирающих чудовищ. Кроме того, здесь можно увидеть и сопоставление с чревом другого чудовища: кита, поглотившего пророка Иону. В гимнографии Страстной седмицы и Воскресения история Ионы вспоминается постоянно. Воскресение как освобождение от смерти сопоставляется с выходом Ионы из чрева кита. Первенец из мертвых выходит из страшного чрева смерти и выводит с Собой нас.
Мы еще не коснулись звукового построения нашего тропаря. Об этом, как и о таких моментах поэтики песнопений, как параллелизм, и о еще более характерном для библейского, псалмического и литургического текста хиазме4, мы, надеюсь, поговорим в дальнейшем. |
| 1 Я не буду углубляться здесь в разбор новой поэзии. Замечу только, что и ее язык – во многом язык цитат и отсылок. Есть поэты, более склонные к такой «центонности», есть такие, которые прибегают к отсылке «нечаянно и наугад», но никакой поэт не может уйти от того факта, на котором стоит поэзия: у слова есть генеалогия, есть история бытования.
2 См. об этом: С. Аверинцев. Золото в системе символов ранневизантийской культуры // Аверинцев С. С. Поэтика ранневизантийской литературы. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 404–425.
3 Иногда песнопения говорят о тройной структуре мира: «Ныне вся исполнишася света, небо же и земля и преисподняя» (канон Пасхи, п.3). И воде (водам, морю) в библейской космологии принадлежит особая роль. Заметим, что все эти пространства (небо, земля, преисподняя, море) представлены прежде всего как обитаемые, заселенные. Так что, говоря небесная, тропарь имеет в виду тех, кто обитает в небесах, – ангелов.
4 См. об этом: Протоиерей Джон Брек. Хиазм в Священном Писании. М., Фонд имени Александра Меня, 2006. | |
 |
|
